Плюшевый мишка

Нужно быть очень внимательным с велосипедистами. Это его постоянная забота. Когда машина едет навстречу, очень трудно в блеске фар различить красный огонек на заднем колесе велосипеда. Так он и попал в аварию три года назад. Он был тогда совершенно трезв. А велосипедист, напротив, был пьян, ехал зигзагами, да еще без сигнальных огней. Долгие минуты этот человек лет пятидесяти, с усами, как у отца Шабо, казался ему мертвым.

А теперь у него на совести смерть молодой девушки. И не только ее самой – но и ребенка, которого она носила.

А что было бы, если б она не утопилась, а сумела добраться до него и поговорить с ним? Он даже не успел задать себе этот вопрос, но Вивиана та продумала все заранее.

А если бы пришлось решать Кристине, а не Вивиане? Если бы девушка решилась позвонить в дверь его дома, на улице Анри-Мартэн, если бы жена говорила с ней и все узнала?

Может быть, она тоже поступила бы так, как секретарша? Захотела бы защитить своего мужа? Попыталась бы откупиться деньгами или потребовала бы, угрожая ему разводом, чтобы он избавился от ребенка? И, разумеется, во имя блага их собственных детей... А также во имя его репутации, его карьеры и, конечно, во имя его клиники, которая отчасти является семейным имуществом.

И что же? Разве они обе не правы? Это та, третья, имя которой не сразу вспомнилось ему... ах да, Эмма! – так вот, неправа была Эмма, и в конце концов она сама это поняла...

Значит, от него ждали, что он именно так и должен повести себя? Значит, он стал с виду вполне рассудительным человеком? Неужели теперь, прожив сорок восемь лет, он стал таким, как все?

В таком случае все превосходно. К вашим услугам, господа и дамы! Я еду к вам, вполне благоразумный, вполне у-рав-но-ве-шен-ный. А в награду вы мне поднесете вместе с кофе большой бокал того самого коньяка 1843 года, который пьют только у вас...

Он разговаривал сам с собой, но ему перехватило горло и он уже не мог вымолвить ни слова, потому что, сидя за рулем в темной машине, он плакал, как последний дурак.

6.

Прием на бульваре Курсель и женщина, спящая на улице

Наверное, было не меньше половины одиннадцатого, а то и одиннадцать. Он не смотрел на часы, потому что не мог сообразить, на какую кнопку надо нажать, чтобы осветилось табло. Он помнил, где она на большой машине, которую водила жена. Сам он предпочитал маленькую. По дороге он один раз остановился – у бара на улице Терн, после напрасных поисков общественного туалета. Прежде они были чуть ли не через каждые сто метров. А сейчас ни одного. Впрочем, о чем он только не передумал, пока ехал, вместо того чтобы решить самый неотложный вопрос: идти или не идти у Филиппу?

Важность этого приема, с тех пор как он выехал с улицы Анри-Мартэн, неизмеримо возросла; ему казалось, что теперь ему представился случай занять решительную позицию.

Он твердым шагом пересек тротуар с застывшей на губах улыбкой, позвонил, поздоровался с лакеем, открывшим дверь и уступившим ему дорогу. Шабо знал его. Тот был похож на жокея. Кто знает, может, он и был прежде жокеем. Шабо чуть было не сказал ему: "Здравствуй, и-го-го! "

Но вовремя опомнился и невнятно пробормотал:

– Здравствуйте, Жозеф.

Его и вправду звали Жозефом. Шабо не ошибся. Уверенной поступью, словно готовясь к выходу на сцену, он поднялся по ступенькам из желтого мрамора, подошел к двустворчатой двери, сквозь которую слышался гомон светского вечера.

Он вошел, уже заранее решив, как ему держаться.

– Если позволите...

Жозеф принял у него шляпу, помог снять пальто – он забыл раздеться. Шабо с досадой смотрел, как лакей пристраивает его одежду на каком-то кресле в холле, затем открывает дверь и объявляет, хотя голос его теряется в общем гуле:

– Господин профессор Жан Шабо.

То, что он увидел, настолько шло вразрез с темным миром, откуда он вынырнул, что он сам себе показался совой, неожиданно ослепленной ярким светом. Голоса звучали пронзительно. Должно быть, как всегда в этом доме, засиделись за аперитивом и теперь смеялись слишком возбужденно, а двигались и жестикулировали с некоей нарочитой театральностью, но в то же время неуверенно.

Среди стоящих и сидящих группами людей ему бросились в глаза два-три знакомых лица, обилие голых плеч и бокалы в руках.

Филипп бросился к нему, ну и, конечно, уставился на него с таким видом, будто у Шабо вдруг перекосило нос или он окривел. Словно все сговорились сегодня. И, конечно, шурин тоже спросил, положив ему руку на плечо:

– У тебя все хорошо?

Призвав всю иронию, он ответил с преувеличенным жаром:

– Все восхитительно!

Когда-то, еще в Латинском квартале, Филипп говорил ему «вы», ведь он был еще мальчишкой, а Шабо – вполне взрослым человеком. Не забавно ли, что шурин перешел с ним на «ты» именно в день своей женитьбы на Мод, то есть в тот день, когда он должен был с часу на час разбогатеть, и отныне считал себя ничуть не хуже Шабо?