Плоды зимы

В начале сентября, когда американцы высадились в Италии, Робен сказал: «На этот раз бошам крышка». Отец воспрянул духом; но с тех пор он понял, что война может длиться бесконечно. Так легко с немцами не справиться. И больше всего он боялся, что фронт приблизится. В сороковом году при отступлении его дом уцелел, но не было никакой гарантии, что война окончится, не задев департамента Юра. Однако в данную минуту отец больше думал о непосредственно угрожавшей ему опасности и в появлении соседа увидел новую возможность получить отсрочку.

— Пойдемте в дом, — сказал он.

— Мне не хотелось бы вас стеснять, раз вы еще не обедали.

Отец стал настаивать, и Робен пошел с ним.

Мать уже накрыла на стол и накрошила хлеба в суп.

— Я как раз собиралась тебя звать, — сказала она, поздоровавшись с Робеном.

— Присядьте на минутку, время у вас есть, — сказал отец, садясь за стол.

Сосед сел и, когда старики принялись за еду, начал рассказывать то, что услышал по радио.

— Русские тоже опять продвинулись, — сказал он. — В Верхнюю Юру, в маки, как будто доставлено оружие.

— Так я и думала, — заметила мать, — позапрошлой ночью я слышала самолеты.

— Я ничего не слышал, — сказал отец. — Но если там, наверху, зашевелятся, опять будут расстрелы, как прошлый месяц в Безансоне.

— Теперь известно, скольких людей они расстреляли, — сказал Робен. — Шестнадцать человек. Их казнили двадцать шестого сентября. В том числе юношу двадцати одного года, из тех мест, откуда моя жена. Мы видели его мать, просто не понимаю, как эта несчастная женщина не умерла с горя.

Последовало долгое молчание. Ел только отец. Мать не спускала глаз с Робена, выражение его лица, искаженного судорожной гримаской, было одновременно и страдальческим и гневным.

— А какого они были возраста? — наконец спросила она.

— Самому младшему, кажется, семнадцать, а самому старшему двадцать девять.

Робен опять замолчал. Все ощутили какую-то неловкость, и отец задавал себе вопрос: уж не видел ли и Робен его сына в компании чинов петеновской милиции? Он придумывал, что бы такое сказать и нарушить молчание. Но Робен заговорил сам:

— Придет время, и они за все расплатятся.

— В четырнадцатом году говорили то же, а они ни за что не расплатились, — вздохнул отец.

— Чего ты все вспоминаешь старое, — сказала мать, — нам и сегодняшних забот хватает.

Она сказала это твердым, больше того, решительным тоном, и отец испугался, что она начнет попрекать его поведением Поля. На минуту он пожалел, что привел Робена, но тут же успокоился. Нет. Это невозможно. Жена не станет говорить о таких делах при посторонних. Он не мог себе представить, что она на это способна. Все же отец почувствовал некоторое облегчение, когда Робен встал. Мать тоже встала и проводила гостя до порога.

— Сегодня я не приду слушать Лондон. Завтра нам очень рано вставать. — Она замялась. — Надо закончить одну работу.

— Если будут важные новости, я вам сообщу, — пообещал Робен.

Мать затворила дверь, достала тарелку, на которой лежал кусок сыра — сухой и серый, как старая штукатурка, — и поставила на стол. Отец взял кусочек и сказал, как говорил каждый раз за обедом:

— И это называется сыром!

Мать подождала несколько мгновений и только потом сказала:

— Да, но твой бакалейщик, уж конечно, ест хороший швейцарский сыр.

Отец не предполагал, что она начнет разговор таким окольным путем. Против собственной воли он реагировал на ее слова слишком резко.

— Ты опять за свое! — крикнул он. — То, что делается у Поля, нас не касается. А кроме того, это ты так говоришь, а…

Отец замолчал. Это была ошибка. Он это понял, и ответ жены резанул его, как ножом.

— До сих пор можно было еще сомневаться. Но теперь, когда он спелся с петеновской милицией, он сможет спокойно спекулировать на черном рынке. Никто с него не спросит… Его грузовики без бензина не останутся. А что отец должен выбиваться из сил, перевозить сучья на тележке, на это ему наплевать!

Она говорила все громче и громче и вдруг замолчала. Отец почувствовал что бледнеет. К горлу подступила тошнота, он едва сдержался, чтобы не выйти, хлопнув дверью. Но подумал, что это было бы глупо. Жена может пойти за ним, они станут ссориться в саду, и соседи услышат. Ему было тяжко. И не только из-за этих криков, нет, главным образом потому, что ему казалось несправедливым так нападать на его сына. В конце концов, не он один стал на сторону правительства Виши. Можно ли с уверенностью утверждать, что те, кто так поступил, неправы? Отец достаточно пострадал от войны и ненавидел немцев, но что сказать об англичанах, которые бомбят французские города? Он уже давно отказался от мысли становиться на чью-либо сторону. Не очень-то он разбирается в создавшейся обстановке, у него свои заботы.

— Тебе уже сказано, что я не хочу больше слышать эти разговоры, — сказал он решительным тоном.

— Пожалуйста, потише! Мне все уши прожужжали, что Жюльен дезертировал. Не тебе требовать, чтобы я молчала.

Отец вздохнул:

— В семьях, где дети от двух браков, родители всегда воюют. А мы хотим, чтобы народы жили в мире друг с другом.