Плохие привычки

Свин обитал в трехэтажном доме желтого кирпича с готическими башенками по углам. В двух башенках находились лестницы, две другие использовались как огромные кладовые. Зимой и в тех, и в других было холодно, потому что стены башенок толщиной в полкирпича тепло не держали. Когда выявился этот изъян нового дома, прораба утопили в пруду неподалеку, даже не став выслушивать его оправдания, что это сам Свин приказал делать такую кладку, мол, «нечего меня разводить на удорожание проекта».

Постоянно живущей в доме прислуги не было. Дом убирали пару раз в неделю и готовили еду две великовозрастные девицы-сестрицы, живущие по соседству. Страшные, как голод, но заботливые, как мама, тетки вполне устраивали Свина. Им, единственным из обслуги, бывало, перепадали подарки к Новому году и на 8 Марта.

Еще было несколько узких специалистов из приходящих не так часто — садовник, чистильщик бассейна и кинолог. Дело в том, что огромная московская сторожевая, жившая во дворе, буквально через пару-тройку месяцев выходила из строя — забивалась в будку и сутками не ела. Причина такого поведения пса была непонятна, одни говорили, что это — собачья депрессия из-за недостатка общения. Другие считали, будто дом стоит в плохом месте, и собака от этого болеет. Хотя, скорее всего, правы были первые — сам Свин постоянно путал и перевирал имя собственной собаки, да и регулярно меняющаяся охрана не успевала подружиться с косматым чудовищем — его просто выпускали на ночь, а утром загоняли обратно с помощью еды.

Свину жалко было пускать в расход породистого, но явно психически нездорового пса, вес которого достигал центнера, и хозяин безропотно оплачивал специалиста, который приводил собаку за пару дней в нормальное состояние — до следующего витка депрессии.

В небольшой сторожке у ворот постоянно находилась пара братков, там же стояли мониторы, на которых выводилась информация с камер наблюдения. Камеры были натыканы только по периметру земельного участка, и еще две у входов в дом, внутри здания наблюдение не велось.

Отсутствие любовниц или простых проституток подручные Свина списывали на обычную импотенцию, хотя бытовала и версия, что Свин в свое время перенес сложную травму, которая и повредила его основание. В пользу этого говорило то, что Свин всегда огрызался на подобные вопросы о даме сердца, почему-то отвечая: «А ты что, уролог?»

Хотя, с другой стороны, Свин иногда уезжал без сопровождения и охраны, и где он куролесил в это время, одному… чуть не сказал, богу — прости, Господи… одному черту было известно. Так что слухи о его мужской смерти могли оказаться несколько преждевременными.

Этим днем Свин сидел на втором этаже у зажженного камина и смотрел мультики «Том и Джерри» Он смеялся над проделками ушлого мыша и потягивал газированный виски со льдом. Не виски с содовой — а именно газированный в сифоне виски. Физическое напряжение двух последних дней сильно утомило его, с детства не любил мускульных усилий — именно из-за этого и полнел. Ел он часто и вкусно, но немного. Вот только образ жизни, который вел, не давал возможности справиться даже с этим количеством калорий.

Полгода назад, когда он занял место Зулы, пропала необходимость нервничать и суетиться, теперь он был боссом, а босс должен быть спокоен. Таким он и был — вплоть до недавнего времени. До пятницы тринадцатого.

Сейчас он вспоминал тот день. Свин не был суеверным, и число 13 его никогда не пугало. И номер его машины — «666» — совершенно не был связан ни с чертом, ни с библейским антихристом. Это была дата его рождения. Шестьдесят шестое июня. Шучу, шестое июня шестьдесят шестого года. То есть, в идеале, ему нужны были не 3, а 4 шестерки на номере, так как июнь — шестой месяц года.

Днем в пятницу Борис Михайлович, неторопливо смакуя и абсолютно ни о чем не думая, пережевывал тигровые креветки. И с удивлением заметил, что тихая классическая музыка, фоном звучащая в «Кармине», его совершенно не раздражает. Странно — ему никогда не нравилась классика, а эта мелодия — ничего так. Пойдет. Надо будет узнать, какой Шекспир ее написал.

Вибрирование «Vertu» на кипельно белой скатерти, а затем и «кря-кря», обозначающее, что звонит кто-то из малозначимых для него людей, разрушило идиллию первым же кряком, и настроение сразу испортилось.

Все, кто звонил по этому номеру, знали, что в обеденное время Бориса Михайловича лучше не беспокоить. Он мог бы не отвечать на звонок. Мог бы, откинув крышку пальцами, испачканными жирными морепродуктами, даже не интересуясь, кто звонит, послать несостоявшегося собеседника так замысловато, что тот растерянно пробормотал бы «Спасибо» и униженно отключился.

Но сейчас какое-то смутное беспокойство и предчувствие нешуточных неприятностей заставило его, наскоро обтерев пальцы салфеткой, поднести телефон к правому уху, почему-то более лопоухому, чем левое.

— Борис Михайлович… Извините за беспокойство… Это дядя Алексея… Лешича… Еще раз извините — я тут кое-что в его вещах обнаружил… после похорон не прикасался, а тут вот… нашел. Думаю, вас это заинтересует…