Плохой человек (СИ)

Вставал я теперь поздно и старался не попадаться хозяйке на глаза, да и сам не желал видеть ее. Стоило ей показаться с ведрами или охапкой дров у моего окна, как я тут же задергивал шторку и, привалившись на кровать, притворялся спящим.

То ли от того, что все дни напролет я проводил в полудреме, то ли от надоедливого воя соседской собаки ночами я почти не спал. До рассвета лежал я с открытыми, словно полными сухого песка, глазами и, скрежеща зубами, старался отвлечься от тоскливого пронзительного собачьего стона. Я наглухо закрывал окно, обливаясь потом от адской духоты, прижимал к ушам подушки с такой силой, что мне казалось, голова моя вот-вот лопнет. Но ничего не помогало. Вой соседского пса будто становился все громче. И я готов был взвыть вместе с ним!

После одной из таких ночей я решил раз и навсегда наказать дрянную собаку. Я сбегал в нужник и вытряхнул из корзинки все до единой ракушки. Вдоль берега моря высились шелушащиеся от ветров скалы. У их подножия я нашел то, что искал. Я аккуратно закатал до колен, чтоб не испачкать или не порвать об острые скалы, свои модные брюки. Груда собранных мною камней уже почти доходила верхушкой до ручки корзинки, но я не в силах был остановиться. Все мне казалось мало. Наконец, когда я собрался назад и потянул за ручку, ветхое дно плетеной корзинки не выдержало, и камни с грохотом вывалились на землю. Зарычав, со злостью зашвырнул я останки предательницы в море и натолкал камней по карманам, в клочья разодрав подклад дорогих брюк.

Я выследил его. Визг испуганного пса был еще невыносимей, чем его вой. И камни все летели и летели из моих рук в его маленькое черное тельце, чтобы заглушить любой звук его мерзкого нутра навсегда. Вскоре пес взвизгнул в последний раз и затих. Волоча задние лапки, он уполз на животе в колючие кусты малины. Кожа на его спине подергивалась от болезненных уколов шипов. Прежде чем окончательно скрыться в своем убежище, он оглянулся и, смело посмотрев мне прямо в глаза, совсем по-человечьи вздохнул, будто жалея меня.

Больше я не видел соседского пса, но его изнуряющий, протяжный вой каждую ночь преследовал меня в моих снах.

Каждую пятницу старик нанимал телегу с лошадью и, загрузив в нее сети, удочки, несколько холщовых мешков, два ярко-оранжевых жилета, спасательный круг и моток веревки, отправлялся на рыбалку. В этот день жене его приходилось особенно туго. В пятницу вечером она бегала быстрее обычного: суббота была банным днем, и следовало, кроме остальных дел, наносить воды в огромную деревянную кадушку. Женщина-неваляшка с ведрами несметное количество раз проходила мимо наших окон. К ночи она уже тяжело дышала и ставила ноги осторожно, почти не сгибая их, словно боялась, что они треснут, как туго натянутая ткань.

- Тётка Наталья, - спрашивал я свою хозяйку в непроглядной темноте южной ночи, - почему он не наносит ей воды заранее? Ну, перед тем как уехать?

Тётка Наталья, рьяно экономившая на электричестве, разжигала керосинку, вокруг которой тут же начинали кружиться белые мотыльки. Не жалела она света только для меня одного. Уважая тягу мою к чтению, хозяйка щелкала выключателем, только когда я закрывал книгу.

- Почему? Воспитувает, должно, - просто отвечала она.

- "Воспитывает" вы хотели сказать? - нарочно поправлял ее я. - Поздновато что-то...

- Старик ведь. Помрёт. Как она тогда одна-то?

Я хмурил свои светлые, почти невидимые брови и, угрожающе смотря в потемневший от горящей керосинки провал окна, бросал туда со злостью:

- Гад!

- А ты не хмурься, - спокойно говорила тетка Наталья. - Вовсе не такой он плохой, как ты думаешь.

Но каждый новый день, проведенный у окна, убеждал меня в обратном.

В субботний вечер, точно ко времени, когда баня была готова, старик появлялся на дороге. Телега была доверху завалена мешками со свежей рыбой. Запах ее я чувствовал еще издали и прикрывал окно. Но любопытство одерживало верх над обонянием, и я вновь распахивал окно, чтобы ни один миг соседской жизни не ускользнул от меня.

Старик парился до ночи. Когда же, наконец, окна в бане гасли, жена его все еще чистила во дворе привезенную им рыбу. И я засыпал, положив голову на подоконник, так и не дождавшись, когда же она закончит.

Утром соседка, улыбчивая и румяная, словно и не было у нее бессонной ночи, выходила из калитки и, быстро и легко перебирая ногами, бежала вверх по холму к старенькой деревянной церквушке. В такую рань каждый, даже самый ничтожный звук кажется нестерпимым грохотом. Я просыпался от оглушающего шороха грунтовой дороги под подошвами соседкиных башмаков и смотрел ей вслед. Длинное ее платье и платочек на голове празднично поблескивали в незрелом утреннем свете налипшими на ткани рыбьими чешуйками.

Возвращалась она к обеду и, будто набравшись откуда-то свежих сил, снова с жаром принималась за работу. Старик до вечера бегал за ней, ругаясь и потрясая кулаками:

- Опять ходила?! Опя-ать?! Опя-ать?!