«Пломбированный вагон» подборка воспоминаний

По Финляндии разнеслась весть о том, что в Россию вдет Ленин. И на остановках финские рабочие подходили к нашему вагону с лозунгами: «Да здравствует смелый вождь рабочих Ленин! Он освобождает свой народ, а следом за ним пойдем и мы». Жены рабочих передавали нам в окно вагона хлеб, сыр и масло. А так как в Стокгольме мы пообедать не успели, то это угощение пришлось очень кстати.

Поздно вечером 16 апреля мы приехали в Петроград. Тысячи петроградских рабочих, солдат и матросов восторженно встречали возвратившегося в Россию Ильича.

Московский служащий, № 3 (22)

Январь 1925 г.

А. Сковно

Воспоминания О ВЛАДИМИРЕ ИЛЬИЧЕ

Вспоминать и говорить о Владимире Ильиче очень трудно. Факты и воспоминания встают в изобилии и трудно выделить из них более значительные, в его жизни все ценно, все значительно, как в жизни близкого всем нам человека.

Впервые я встретился с Владимиром Ильичем в 1910 году, в Париже, где он руководил парижской рабочей секцией. Я только что приехал из России, и он меня подробно о ней расспрашивал, — всякий мелкий вопрос интересовал его.

Тогда же я узнал Владимира Ильича, как товарища. С изумительной ясностью воскресают у меня воспоминания об одном, быть может, мелком факте. Это было в том же 1910 году. Я голодал в Париже. Кругом среди эмигрантов царила нищета.

Когда он узнал об этом, он встретил меня в гневе, и выговор, сделанный мне тогда, навсегда останется в моей памяти. Этим выговором, этим гневом Ильич больше сказал мне об общечеловеческой солидарности всех угнетенных, чем сказано в книгах.

В Швейцарии, куда он переехал в начале империалистической войны, ему, в буквальном смысле слова, не было на что пообедать. А Ильичовский костюм характеризует факт, как однажды в Берне его не пустили в библиотеку, так как его старенький пиджак был слишком порван.

В 1912 году он переехал в Краков, а на лето поселился совсем рядом с границей, чтобы быть ближе к революционной работе в России. Европейская война застала его, как известно, в Галиции, где он был арестован по подозрению, ни более ни менее, как «в шпионаже в пользу царского правительства».

В 1914 году Владимир Ильич приехал в Швейцарию и, несмотря на усталость, стал объезжать с докладами русские колонии в Швейцарии. Он организовал комиссию по снабжению и переписке с русскими военнопленными в Германии, писал листки и брошюры и получал их ответы, полные благодарности и просьб писать еще и еще.

Однажды, после операции, я лежал в клинике. Владимир Ильич зашел меня навестить. Я знал, что в этот день состоялось совещание лидеров швейцарской социал–демократической партии и спросил его, был ли он на этом совещании. Он ответил утвердительно.

— Ну. как там? — Спросил я.

— Да что, — ответил он. — Гримм и Мюллер — известные лакеи своей буржуазии и капиталистов.

Отдых в настоящем смысле этого слова был почти незнаком Владимиру Ильичу. Однажды, в Швейцарии, зайдя к нему, я застал его за чтением сочинений о подводных лодках. Увидев мое удивленное лицо, он пояснил, что отдыхает на математических исчислениях.

Не было примера, чтобы Ильич отказал о совете, в моральной и материальной помощи тогда, когда мог ее оказать.

Казалось бы, среди титанической работы — заботы и дела отдельных людей не могли останавливать его внимания. Но тут‑то и сказывался Ильич. Его первый вопрос при встречах к товарищу: как живешь? Не удовлетворяясь ответом, он требовал подробностей, распрашивал о близких.

Встретившись со мной уже после Октября, спросил, почему я не захожу.

Удивленный вопросом, я отвечал, что не могу отнимать нескольких минут его и без того ничтожного отдыха.

— Вздор, — возразил Ильич, — что там отдыхать, когда‑нибудь и мы отдохнем. Заходи…

В 1918 году ВСНХ поручил мне большую работу. Я колебался, не будучи уверен в своих силах. Хотя было неловко, но все же пошел к Владимиру Ильичу за советом: браться ли.

Непременно берись, ответил Владимир Ильич, ошибки будут, ошибки неизбежны, но важен конечный результат

Он дал мне несколько практических ценных советов. И я ушел от него, переполненный энергией и верой.

Сухость и формализм были ему совершенно чужды, и в редкие часы отдыха он был лучшим и веселым участником в товарищеской кампании. Я помню, в Берне по воскресеньям, когда рабочие отдыхали, а библиотека была закрыта, он отправлялся обычно за город в кампании друзей и заражал всех своей искренней веселостью. Если он попадал в общество детей, то проводил время с величайшим наслаждением, входя в интересы, радости и горе детей.

Равенство для него было не принципом, а просто нормальным свойством в жизни, отклонение от которого было неестественным и уродливым искажением человеческой жизни.