Площадь Революции. Книга зимы (сборник)

– Борислав! Бо! Домой! – Слабым эхом откликаются плавни над глинисто-мутной Кошевой. Причем откликаются сразу двумя голосами: мелодичным маминым и голосом учительницы физкультуры, тоже приятным, но теперь почему-то резковатым, свистящим…

– Чё? Какой такой Слав? – опять недослышал кузнец.

– Бозька-авозька его зовут! Он наш двоюродный брат! Чего к нему привязался? – крикнул задиристый Дула. – Он теперь у нас останется. Баро Мануш его для нужного дела приспособит.

– Чё? – Огромный кузнец бледновыцветшим глазом глянул на задиристого ромала с цигаркой за ухом. – Ладно, не бойся их. – Кузнец ударил ладонью о ладонь, низкосвисшие усы его при этом вздрогнули. – Мы на цыганву эту управу найдем! Давай руку.

Через час глуховатый кузнец с шевелящимися при ходьбе усами, ругаясь и громко топая сапогами, втолкнул меня в нашу калитку. Ни дома, ни во дворе все еще никого не было.

Мы остановились прямо в дверях, и я, отдышавшись и пользуясь затишьем, сказал:

– А я целый месяц болел. Лежал дома. – Затем ни к селу ни к городу добавил: – У нас в саду живет Ховала.

– Страшно в доме одному в этот месяц было? – подмигнул мне кузнец. – Небось всякая нечисть из-под шкафов вылезала? А?

– Да, – смутился я. Про гадкую возню и обезьяний визг в темной комнате, где мы не жили, а только ходили туда умываться, я не хотел никому рассказывать. – Но это – не Ховала…

– Ясное дело, не она, – еще раз подмигнул мне кузнец. – Да ты ее не опасайся, она не обидит.

– А ваша как фамилия, дядя?

– Да чё те моя фамилия? Ты гляди, чтоб тебя цыгане эти в другой раз с собой навсегда не сманили. Они могут, они много чего могут!.. А зовут меня все Усыней. За усы, наверное.

Ругнув напоследок электриков за блымающую нашу лампочку, кузнец, топоча, ушел…

И опять.

– Борислав! Бо! – в который раз зовет меня мама. Зовет громко, настойчиво.

Я не отзываюсь. Я спрятался в полуденном саду, чтобы увидеть, как пройдет над садом вихрь, уже два часа нависающий над городом пыльной тучей. Увидеть вихрь и в нем – Похвистня!

Об этом самом Похвистне совсем недавно рассказывала, делая глаза злыми и узкими, старуха Чеслава. Эта Чеслава знала много странных историй, была родом из Валахии или Черногории, и ее никто, кроме наших хозяев, в дом не приглашал. Именно потому, чтобы она таких историй никому не рассказывала.

Ветер веет, ветер треплет кусты и волосы, и стоит прозрачным столбом. Но настоящего вихря – нет как нет!

– Борислав же, в конце концов!

Я нехотя выползаю из зарослей жасмина. Выползаю, потому что знаю: вместо кружка юных техников, а после него – музшколы мы должны сегодня идти к священнику. Мамин ученик, сын священника старшеклассник Ника вдруг перестал ходить в школу. Надо его проведать. А меня мама после случая с цыганами ни оставлять дома одного, ни отпускать без сопровождения взрослых в музшколу не хочет. Так уверяет мама. Но я чувствую: она просто хочет показать меня священнику. Может, пожаловаться на то, что я воображаю всякую нечисть, вроде Похвистня и Ховалы. А может – еще зачем.

– Борислав, – говорит мама уже тише, – не кичись там и не утомляй отца Киприана всякой ерундой, которой ты тут без меня начитался и наслушался от Чеславы Антоновны. И не говори ему про…

Тут на голом яворе снова закуковала кукушка.

Я видел, как стало белеть мамино лицо, как застучала молоточком вена у нее на шее. Мне показалось: мама думает – кукушка, прокуковав пару раз, смолкнет. Но та куковала и куковала, и я видел мамину, постепенно разглаживающую морщины, радость, слышал, как она что-то быстро и сбивчиво про себя шепчет.

– Надо вырубить этот явор, – говорит наконец мама. – Попрошу завтра Олексу Николаевича. Идем.

Олекса Николаевич – хозяин нашего дома и сада. И я хорошо знаю: мама ни о чем его не попросит. Как раз потому, чтобы он сам не «попросил» нас с квартиры… И мама будет и дальше слушать тупо кукующую кукушку, и трепетать при виде голого, поражающего скрипучестью явора…

– Идем же!

На церковь, в которой раньше служил священник отец Киприан, только что навесили новенький блескучий замок. Замок этот я, проходя мимо церкви, однажды видел сам. Из церковного домика – отданного, по словам родителей, сразу же какому-то складскому сторожу, – отец Киприан переехал на частную квартиру. Вместе с ним – старшеклассник Ника, который очень хорошо учится, но почему-то вдруг перестал ходить в школу.

Мама была классным руководителем Ники. И ей, наверное, казалось: священник не пускает Нику в школу, расстроенный хрущевским указом, который шепотом обсуждали взрослые. А может, просто с досады.