Плот или байдарка

Они дошли до плота и к удивлению обнаружили там братоубийственную троицу. Все стояли с хмурыми лицами, даже Вася прикусил губу и насупил брови, которые обычно, словно ласточки, летали высоко на лбу, будто на открытом небе.

Отец отрицательно помотал головой, что значило: вердикт не подлежит обжалованию. Мария Карловна развела руками.

– Боже, как хорошо быть женщиной, – впервые за долгое время подумала она, понимая, что начинается новая игра.

Отец развязал канаты, связывающие плот с землей, и уже хотел отплыть, как сыновья, один за другим, запрыгнули назад, на деревянный остров.

– Хочешь подеремся, – сказал Гриня, – но мы не уйдем с плота. Мы тоже члены семьи и хоть, как ты говоришь, копейки не вложили в путешествие, все равно поплывем с вами. Хочешь обижайся, хочешь нет. Нас большинство.

– Вас не большинство, – наконец разомкнул губы Николай.

Действительно, на одной стороне было трое и на другой трое. Шесть глаз одной стороны взметнулись в сторону матери за поддержкой.

– Вы должны попросить прощения за вчерашнее, причем перед всеми нами. Лично я вас прощаю, по молодости и неразумности, и незнанию… Хотя это было очень жестоко. От Кузи я еще этого ожидала, но от вас.., – Кузя прикусил губу. – Но если вы попросите прощения, это еще не значит, что вас простят папа и Шура.

– Я прощаю, – сказал младший брат.

Отец воззрился с удивлением на сына. Но воспользовавшись паузой, за которой мог опять последовать строгий отказ, а Николай был иногда упрямее самого упертого вепря, мальчики набросились в поцелуями и объятиями на Сашку.

– Ну ты будешь сиськи-письки наращивать или все? Сдулся? – набросился Кузя на пацана, хоть тот и был с него ростом и стал в шутку душить его.

– Не буду, – буркнул Саша.

– Правда, не будешь делать операцию? – очень удивился Гриня, серьезно вглядываясь в лицо брата. Вася примолк и насторожился. Это был важный вопрос для всей семьи. Точнее, ответ.

– Не буду. У меня, правда, крыша чуток поехала после той ситуации. Наверное, мне надо к психологу сходить.

– Сходи, Шурик, сходи. Хуже не станет. Я вот как-то был у психиатра, прилег там и захрапел. Знаешь, как помогло?! Ууу! Только дорого за койко-место в час, – расхохотался Кузя, и все разулыбались дурацкой шутке. – Не нужен тебе психолог. Нормально все с тобой. Земиным психологи не понадобятся, они сами перемогут, перепьют, переплачут, перепукают, да, мам? Так же ты говоришь всегда? – Кузя шлепнул мать по мягкому месту.

– Кузя, ну дурак ты! – разозлилась Мария Карловна понарошку, отмечая с удовольствием это потрясающее качество сына из всего делать шутку и разряжать атмосферу, даже если еще пару минут назад пахло жареным. – При людях так не сделай! – строго предупредила она.

Отец хоть и хмуро посмотрел на балаган, в который превратил все Кузя, но не стал настаивать на своем, отошел в каюту разбирать карты и маршруты, стоянки с живописными местами.

– Мы ж тебя по-доброму били, ты пойми, – обнимал Кузя Шуру, отводя в сторону, а матери вдруг насторожившейся, что подняли опять эту болезненную тему, буркнул:

– Мам, ну отстань… Иди к своему бирюку-капитану, мы с братом сами поболтаем.

Несмотря на перенапряжение и усталость, Саша улыбнулся, тем самым показав, что одобряет эти шуточки и разговорчики.

– А ты б что правда б себе сиськи нарастил? – все не унимался Кузя и стал щупать безволосую пацанскую грудь.

– Да, – отвечал Шура.

– Какой размер?

– Ну я хотел третий…

– Ну больной… – покрутил у виска Кузя, и продолжал расспрашивать неустанно опускаясь в вопросах все ниже и ниже пупка. Шура отвечал, чем вводил брата в шок.

– Всякое я повидал в Африке. Одна знакомая проститутка, которая переводчиком днем работала на прииске, мне рассказывала чудесатые дела про баб, про мужиков, но ты, брат, переплюнул ее.

А потом перестал улыбаться, опять схватил Шуру за шею и тихо в объятиях произнес:

– Не делай, Сашка, этого. Плохо это. Ненатурально как-то. Сам мучиться будешь. Мы-то че, раз и плюнуть тебя забыть, а тебе всю жизнь обрубком человеческим ходить: не туда и не сюда. Тебя б ни одни не приняли, ни другие.

– В Америке… – хотел за себя заступиться Сашка.

– В Америке много гадов ползучих живет, а мы в России-матушке, тут другое. Не делай себе больно, брат. Себя беречь и любить надо. Это, – он указал на его тело, – сосуд. Его тебе мамка с папкой слепили, порежешь, покромсаешь – все равно, что им глотку перережешь тем мачете, что мне спину исполосовал.

– Да я может и не хотел.., – стал мямлить Шура. – Еще мамка когда уперлась, разоралась, треснула меня по башке, вот тогда у меня вообще крыша поехала.

– Вот я так и знал! – закивал Кузя. – Ты, Земин, упертый, как олень. Назло мамке хотел уши свои нижние чиркнуть. А потом бы чиркнул, посмотрел в какое… превратился и уже по шее себе ножичком… Потому что такое чудо-юдо не будет земля-матушка носить.

Мимо прошел Гриня, судя по всему, услышав половину разговора между братьями, в котором большая часть была – словечки из тюремного лексикона, которого понабрался Кузя в Африке от «москвичей», которые «афганцы».