Плот "Медузы"

По правде говоря, его слова только подкрепили мои собственные сомнения, но в то же время он подстегивал мою наглость. «Она станет вдовой солдата. Вас утешит, если я на ней женюсь?» Он начал со смехом: «О нет, у меня нет ни малейшего желания заполучить вас в зятья… — И вдруг добавил с неожиданным ударением: — В настоящее время. — Я приподнял брови, но он сразу же переменил тему: — Что вы намерены делать в жизни?»

Он напрямик давал мне понять, что не считает меня гением. Это пробудило мои старые опасения, однако во мне заговорила гордость: «Писать, с вашего разрешения!» Он наморщил нос: «Опять стихи?» Вот скотина! «Нет, роман. Но он придется вам не по вкусу так же, как «Медуза».

— Роман? Вы сказали ему правду?

— Отчасти да. Но главное, отвечая ему так, я как бы и отступал, и одновременно атаковал — «гибкая оборона», как говаривали во время войны. Его вопрос: «Опять стихи?», оживив мои сомнения, ударил меня по больному месту. Мне было трудно продолжать играть роль фанфарона и выступать с позиции силы. А несуществующий роман позволил мне встать в позицию активной обороны.

— Как это несуществующий? Вы же только что сказали…

— …что я в самом деле начал его писать. По настоянию издателя, а также Пуанье. «Надо ковать железо, пока горячо». На этот раз лучше писать прозу, чтобы расширить тему, советовали они. Перейти от яростного лирического пафоса к целенаправленным разоблачениям, к персонажам, в большей мере одетым плотью. Я засел за работу. Дошел до третьей главы и бросил. Что-то не клеилось. Перо утратило беглость, чернила не были прежним едким купоросом. Перенесенные в прозу, портреты моих героев становились более карикатурными, чем в жизни, я чувствовал, что «пересаливаю». А может, все дело было в том, что я истощил свой порох в «Медузе». Но, само собой, я не заикнулся об этом Корнинскому.

— Однако роман ваш вышел?

Выражение укора, кисло-сладкой иронии собрало морщинки вокруг его глаз и губ.

— Вы же знаете, что нет.

Я составила посуду на поднос и унесла в кухню, чтобы дать Фредерику Леграну возможность перевести дух, собраться с силами. В моем мозгу многое стало уже проясняться. Когда я возвратилась, он не шевельнулся.

— Скажите, это тот Корнинский, что недавно погиб в авиационной катастрофе?

— Нет, вы его путаете с племянником, владельцем домен. Он много моложе дяди, ему было под пятьдесят. А тому сейчас лет семьдесят восемь. Не люблю с ним встречаться: при каждой встрече он липнет ко мне, с тех пор… с тех пор, как умерла его дочь.

На этот раз я была поражена: «Кто умер? — воскликнула я. — Бала?» Он в ответ: «Я тут ни при чем, совершенно ни при чем!» Как поспешно он это сказал!

— Больше того, пожалуй, если бы ее отец… если бы он не наговорил мне тогда… всех этих глупостей о своей дочери, я сам…

— Но ведь, по-моему…

— Дайте же мне сказать! Если бы он оставил нас в покое, мы в конце концов, наверное, поженились бы. И уж в этом случае, можете мне поверить, никогда в жизни… ни Реми, ни кто другой не смог бы… я никогда не позволил бы Бале… ну вот, мы перескакиваем с пятого на десятое, не перебивайте меня на каждом слове, если хотите, чтобы я рассказывал по порядку.

— Прошу прощения. Продолжайте.

— Я не помню, на чем я остановился.

— Корнинский вас расспрашивал.

— Ах да. О моих планах на будущее. Ни за что не угадаете…

Он никак не мог сладить с трубкой. Как видно, набил ее слишком плотно, ему никак не удавалось ее раскурить.

— …что у него было на уме. Он хотел… пф-ф… внушить мне… пф-ф… ни больше ни меньше… пф-ф… что я заблуждаюсь на свой собственный счет… Очевидно, он…

Из трубки пошел дымок. В конце концов он своего добился.