Плоть, прах и ветер

Водитель завел мотор и резко рванул с места. Мы ехали молча. Я подумал, что это даже кстати, и стал предаваться воспоминаниям. Когда я впервые узнал о смерти? Пожалуй, можно сказать точно: это случилось в девять лет, когда в нашем Интернате начались занятия по Закону Божьему. Я и раньше слышал о Спасителе, но это были обрывочные, смутные знания, почерпнутые из отдельных реплик воспитателей и старшеклассников. С началом занятий передо мной стали открываться необычные, жестокие истины. Свой первый урок учитель начал с того, что в красках рассказал про Иеуду-Гитлерра, про казнь Человеко-Бога и его апостолов и про жестокие гонения, которым подверглись адепты новой веры. История о смерти Мессии сковала меня ледяным ужасом. Впервые я ощутил свою беззащитность перед перед этой страшной бледной женщиной с кривым окровавленным ножом. Если даже сам Сын Бога не смог вырваться из ее цепких объятий, что уже говорить о простом маленьком мальчике?

Конечно, я и до этого знал о смерти, в основном из древних книг про мушкетеров и пиратов. Но смерть отчаянных взрослых дядек с рапирами, мушкетами и ятаганами не воспринималась моим детским мозгом как нечто, имеющее ко мне хоть какое-то косвенное отношение. Детей по их отношению к смерти, пожалуй, можно сравнить с животными. Скажем, домашняя кошка может наблюдать смерть других животных - канарейки в клетке, задушенной ею же мыши или собственных котят, утопленных в тазу хозяевами, - но у нее нет способности к обобщению, и смерть других животных воспринимается ею как отдельная случайность, ничего не говорящая о ее собственной участи, уготованной ей природой или человеком в будущем. В этом смысле можно считать, что животные и дети по своему восприятию жизни суть бессмертные существа. Они боятся боли и инстинктивно избегают смертельных опасностей, но им неведом страх смерти, который приходит к человеку, когда он осознает неминуемость своей физической кончины.

Но еще больший шок ожидал мою неокрепшую душу, когда я вскорости вслед за этим узнал о том, что вопрос о моей жизни или смерти будет решаться совсем скоро, всего через семь лет, потому что когда мне исполнится шестнадцать, специальная комиссия определит, обладаю ли я особыми способностями, которые дают мне право перейти в категорию Вечных, или же меня надлежит истребить как негодный биологический материал, отбирающий жизненное пространство и средства к существованию у одаренных людей.

С паническим рвением я кинулся выискивать у себя выдающиеся способности, которые могли бы дать мне путевку в вечную жизнь, но ничего не обнаружил, кроме сущих глупостей, типа умения шевелить ушами или сворачивать язык в трубочку. Мое отчаяние усугублялось еще и тем, что моим соседом по комнате в Интернате был спокойный уравновешенный мальчик Игор, отличник по всем предметам, который проявлял особые способности к философии. Высокий и голубоглазый, с волосами цвета спелого пшеничного колоса, с виду он был нитсшеанской белокурой бестией, но в душе неизменно оставался фаталистом и флегматиком. "Будь что будет", - таков был его основной принцип. Моих терзаний он демонстративно не приветствовал. Допускаю, что втайне он мне сочувствовал, но утешать меня не пытался, считая подобные переживания преходящей дурью.

В этот сложный для себя период я ощутил свое полное одиночество и духовную оторванность от всего мира. Родители навещали меня каждое воскресенье, но в их компании, которая совсем недавно давала мне ощущение теплого семейного уюта, я стал чувствовать себя еще более несчастным, потому что они уже обрели свое бессмертие и прожили каждый по двести с лишним лет, а я... К тому же, они получили свою вечную жизнь не за какие-то заслуги, а наравне со всеми, родившись в счастливое время золотого века победы над смертью, когда еще не было введено "иммортальных квот" - они понадобились позже, с возникновением проблемы перенаселения Земмли. Сейчас я очень хорошо понимаю, что элементарно завидовал отцу, его жизненному благополучию и устроенности, и ревновал мать к другим ее детям (их было двадцать вечных, и я не знаю , со сколькими "забракованными" ей пришлось расстаться, едва они достигли совершеннолетия), но тогда эта тяжелая смесь из неосознанных детских чувств ядовитым осадком ложилась на дно моего сердца. В присутствии родителей я был предельно немногословен и раздраженно-тороплив, стараясь побыстрее распрощаться с "предками", чтобы избежать разговоров "по душам". Они чувствовали отчуждение в наших отношениях, но не могли понять, отчего оно произошло, и страдали вместе со мной... То есть, "вместе" во временных, но не в душевных координатах.

Искать совет у учителей - значило прослыть подлизой, а этого я не хотел из мальчишеской гордости, которую не мог подавить даже страх смерти. Ежедневно, ежечасно и ежеминутно размышляя над своим сложным положением, я, наконец, принял единственно верное решение: обратиться за помощью к всемогущему существу, к Спасителю.