Плоть, прах и ветер

Я смотрел в безумно красивое лицо Лины и удивлялся, как мало оно, в сущности, изменилось. Да, оно приобрело черты завораживающей женственности, но выражение его было все тем же, хитро-озорным и добродушным одновременно. Все те же прямые темно-русые, с медным отблеском волосы, кончики которых у плеч игриво завиваются наружу, те же прозрачно-серые в голубизну глаза, те же загнутые вверх уголки губ и те же едва заметные ямочки на щеках. Именно такой она жила в моей памяти четырнадцать лет. Если с ней и произошли изменения, то только в лучшую сторону: на смену детской заостренности черт пришли мягкость и грация, и теперь она стала еще более притягательной. Эта властная притягательность по-прежнему заключала в себе непреодолимую силу, но не казалась мне такой волнующе-опасной, как в тот далекий памятный день, с которого начались наши непростые отношения.

Нам было тогда по тринадцать лет. На уроке зоологии Лина стояла у прикнопленной к доске карты мира и показывала места обитания различных млекопитающих. Каждый выход Лины к доске был для меня праздником: я давно был к ней неравнодушен, и когда она отвечала урок, стоя перед классом, мог не стесняясь рассматривать ее стройную фигуру. Несколько раз я даже собирался мысленно раздеть ее, но не решился: мне почему-то казалось, что учитель сразу заметит по моему взгляду, чем я занимаюсь.

Чтобы остальные ученики не скучали, учитель заставлял нас задавать Лине вопросы. Карта висела высоко, а указка была короткой, и когда Лина показывала ареал обитания какого-нибудь гризли, ей приходилось вытягивать руку вверх, платье натягивалось на ее фигурке, изгибы тела обрисовывались предельно четко, и у меня сладко замирало сердце. Подавляя в себе предательскую дрожь возбуждения, я поднял руку, и когда учитель обратил на меня внимание, сказал: "Хочу увидеть, где живет белый медведь".

Лина поднялась на цыпочки - ноги ее вытянулись из-под короткой юбки, из которой она выросла еще два месяца назад - и я мысленно застонал... В этот момент случилось невероятное: она услышала мой внутренний голос, резко отдернула от карты, как от горячей плиты, протянутую вверх руку, полуобернувшись, метнула в меня насмешливо-веселый взгляд, ткнула указкой в Австраллию и с вызовом посмотрела на меня. Под хохот класса наши глаза встретились, и от зрачков к зрачкам словно прошла электрическая дуга - мы поняли друг друга и почувствовали между собой некую волнующую таинственную связь.

Учитель решил, что Аллина над ним издевается, и поставил ей "двойку". Это была ее единственная неудовлетворительная оценка за все время учебы в Интернате. В остальном она неизменно оставалась круглой отличницей и считалась самой способной среди своих сверстников. У нее был целый букет талантов: она прекрасно рисовала, сочиняла стихи (в отличие от моих - с безупречной рифмой), играла на арфе и исполняла арии. В школьном театре она неизменно играла роль Бруунгильды, и сам директор Интерната восхищался ее голосом и актерскими способностями. Когда я серьезно думал о Лине и ее замечательных качествах, она представлялась мне самим воплощением Вечности. Что может быть достойнее вечной жизни, чем женская красота? Так думал я тогда и так думаю сейчас.

Получив "неуд", Лина ни капли не расстроилась: она никогда не теряла уверенности в себе. И все же мне показалось, что она над чем-то задумалась. Сидя на задней парте, я смотрел на ее медно-золотистый затылок, пытаясь понять, о чем она думает, но безуспешно. Через какое-то время ее голова наклонилась, и в просвете между завернутыми вверх локонами и кружевным воротничком платья показалась интимно-белая полоска нежной шеи - Лина что-то писала. Сердце мое забилось: шестым чувством я понял, что она пишет мне записку. Не оборачиваясь, чтобы не заметил учитель, она завернула руку с надписанной бумажкой за спину - записка была подхвачена и пошла по рядам. Наконец, с громко стучащим сердцем я развернул аккуратно сложенный вчетверо листок и прочитал: "На перемене за школой". Больше там ничего не было. Ни приветствия, ни подписи.

Через десять минут я стоял, прислонившись спиной к холодной бетонной стене школы, ловил ртом капель со свисающих с карниза пухлых мартовских сосулек и наслаждался радостью ожидания. Волнение не было тяжелым, оно приятно грело кровь и щекотало нервы. Краем глаза я увидел приближающуюся Лину, но не прервал своего занятия, демонстрируя выдержку. Она подошла вплотную - я опустил голову. Вода теперь капала мне прямо на макушку и стекала за шиворот. Вид у меня, надо полагать, был глупый. Аллина рассмеялась звонким смехом, я сдержанно улыбнулся в ответ.

- Любишь меня? - неожиданно спросила она, испытующе заглядывая мне в глаза.

Не задумываясь, я кивнул в ответ. Она подставила мне щеку - я прикоснулся к ней губами. Нежная кожа пахла весной и подснежниками - так почему-то мне показалось. Лина доверительно положила мне руку на плечо и сказала:

- Завтра здесь, до начала занятий, я буду ждать тебя. Принесешь мне дневник Игора.

- Зачем? - неприятно удивился я.