Плотная опека

Я понимал розовощекого парня с полными, еще детскими губами: Коля играл на моем месте. Но я простил ему радость, черт с ним.

— Ах, какой понятливый! — огрызнулся Арзамасцев.

— Я ничего, — пробормотал Коля.

— Подойди-ка, — позвал я. — Против тебя будет Кубасов. Больше двигайся, больше рывков. Уведи его — и вперед. И надень-ка щитки.

Я был не очень любезен, а Коля не понял и вопросительно посмотрел на Бакоту.

— Надень щитки! — крикнул Арзамасцев. — Ну!

— Сейчас, — сказал Исаев, мотнув головой.

Администратор Клюквин протянул ему щитки, но тот не дотронулся до них.

Тогда я сказал Бакоте:

— Женя, Кубасов его поломает. Высокий спросит не с Кубасова, а с тебя.

Я влез в вылинявший тренировочный костюм и пошел к выходу: остальное будет без Акульшина.

В дверях я столкнулся с Высоким, и нам обоим это не доставило удовольствия. Усталая властность Высокого как-то поистерлась, он был слегка взмокший, и я его на секунду пожалел, в конце концов он не виноват. И не Бакота… Я отвернулся.

— А-а, Акульшин, — протянул он вполне дружески.

— Добрый день, — ответил я, посторонился и вышел через сыроватый тоннель на открытое яркое пространство. В спину кричала восточная трибуна, я брел понурясь к скамейке запасных.

— Шубу надень — простынешь! — крикнул какой-то шутник.

Он тоже не был виноват. Я ссутулился на скамье, опершись локтями на колени.

Они выбежали на зеленое поле, красные и белые, и пошла игра, похожая на установку Бакоты. Слева от меня тренер любовался, как наших мало-помалу прижали к воротам Тимки. Тимка беззвучно раскрывал рот и размахивал руками, расставляя защитников. Солнце било ему в глаза. Бакота тихо ругнулся.

На табло стрелка сдвинулась на пятнадцать делений, а они нам еще не забили. Я незаметно обнадежился и стал следить за Исаевым. Коля подхватил мяч в углу и рванулся параллельно Арзамасцеву. Кубасов вовремя перерезал парню дорогу — не ждал я такой прыти — ударил, но Коля сберег ноги. Хорошо, что в щитках.

Краски на трибунах запестрели, муравейник вздохнул и заревел. Я вскочил. Это я был сейчас на ровном зеленом поле, а молодой Исаев, как обычно, сидел на скамейке. Я верил в справедливость игры.

— Отдай! — крикнул слева Бакота.

Колька неожиданно пробил, вратарь прыгнул и почти достал. Мяч медленно катился в угол, летели на него Арзамасцев и защитник… Мимо.

Было градусов тридцать. Стадион почернел, и долго не было в моих глазах просветления. Минуло полчаса, я сидел неподвижно. Кубасов бил Колю Исаева, а болело у меня.

— Какой счет? — спросили справа.

— Глянь на табло, — бросил я. — Ноль — два.

Это была Нина. И я, кажется, хотел улыбнуться. Она коснулась моих свисающих с коленей рук:

— Ты не заболел? Почему ты сидишь?

И я вспомнил, что она точно так же глядела на меня, когда я был ей никем, искал счастья на поле, бегал и был молодым.

— Вася! — Бакота придвинулся ко мне. — Пойдешь после перерыва.

— Видишь, — сказал я, во мне засветлело, еще был целый тайм надежд.

— А что изменится? — спросила она. — Тебя отделили от команды!

— После перерыва! — повторил Бакота.

— А Высокий? — спросила Нина.

— Это жизнь, — объяснил тренер.

И я сменил Колю Исаева. Я запомнил его разбитые ноги и был злой.

Кубасов вразвалочку спешил ко мне, я остановил мяч и огляделся. Справедливость игры зависела от меня. Защитник тяжело дышал в затылок, я успел ударить прежде, чем упал. Кубасов бежал уже прочь. Я уперся в сухую траву и встал. Мы атаковали.

Я оглянулся на Нину, но ее некогда было искать в пестрых красках. Солнце жгло лоб, над нами было небо. Я вытер лоб и бросился туда, вперед, к крохотному шарику, который мчался мне навстречу.

Арзамасцев понял меня, но у них был хороший вратарь.

Я снова шел вперед, мы все пошли вперед, оставив Тимченко одного. И я не знаю, сколько прошло, только мы проигрывали уже один — два.

Передо мной были белые глаза вратаря.

— Кубас! — кричал он.

И я снова упал, слыша свисток. Ко мне бежали со всех сторон; черный, как монах, судья показывал на белый земляной кружок в штрафной, а я лежал, прижавшись щекой к теплому полю. Ничего не болело. Надо мной тянулось небесное поле. Я тихо захромал из штрафной, где началась стычка из-за пенальти.

Мы сравняли счет.

Тимка выбежал из ворот, прыгнул на меня, и мы покатились по земле, запев необъяснимое. От его пропотевшей фуфайки пахло трудной работой, а мы были счастливы сейчас, и все были счастливы, и не было виноватых. Наверно, по-ребячьи орали Высокий, Бакота, Коля Исаев и тысячи.

Я нашел глазами Нину, но она встала и пошла прочь. Мы с Тимкой помахали ей. Она не простила моей команде, она не знала, что в спорте нельзя искать виноватых, кроме разве что нас самих, но я благодарил ее за то, что она пришла.

1972 г.