По аллеям души

— Скажи, а где живёт…, — видно было, что он просто не придумал, кто и где живёт. Как говорят в таких случаях: «Не знал да ещё и забыл».

— Это прямо туда и ещё через два дома, — ответила она в том же духе. Оба засмеялись и, не отводя взгляда, смотрели друг на друга.

— Мы виделись раньше? — спросила Марьям, чуть посерьёзнев.

— Да, в прошлом месяце, так давно, что я захотел тебя снова увидеть.

— А, я тоже помню тебя.

Она отвечала так по-детски просто, немного застенчиво улыбаясь. Он смотрел в её чёрные удивительной красоты глаза, и ему стало ясно: пропал, влюбился, как мальчишка!

Они ещё говорили, просто так, ни о чём, как бывает в таких случаях. Только краснобокая водонапорная башня знала о чём, да ещё небо, глубокое, как колодец, в котором оно отражалось и запросто показывало звёзды тому, кто туда смотрел. Решили встречаться. Гуляли по улицам. Смеялись. И говорили, говорили.

Гильман боялся даже дотронуться до Марьям, но однажды робко обнял и поцеловал. Марьям затрепетала от счастья. Её маленькое сердце, измученное чужими и родными людьми, отозвалось и потянулось к нему, уже такому взрослому и такому доброму парню. Она впервые после исчезновения матери слышала ласковые слова, чувствовала тепло, нежность в голосе. Она ещё не поняла, что влюбилась.

Из разговоров с девушкой Гильман понял, что уже пришлось той пережить и как теперь ей в неволе за решётками детдома.

Он обо всём рассказал брату.

— Ну, и что ты думаешь делать? — спросил он у Гильмана

— Не знаю, но я хочу забрать Марьям из детдома.

— Ну, а дальше что?

— Женюсь на ней. Она уже согласна. Спрашивал её сегодня. Мы поклялись быть теперь вместе.

— Да, но она же еще ребёнок!

— Я поговорю с отцом, как поступить.

Вечером Гильман поведал отцу о своей любви. Отец долго расспрашивал в тот вечер Гильмана.

— Я, как учитель, помню эту Марьям, хорошая прилежная ученица. Красавица! Но у неё были всегда грустные глаза, ведь её мать исчезла неизвестно куда, когда той было совсем мало лет. Помню историю с отцом, потом слышал про жизнь девочки у дальних родственников. Видишь, ты старше её на целых восемь лет, поэтому не обращал на неё внимания и не знал её. Так ведь?

— Да, так.

— Помочь хочешь, понятно. Жениться ведь ты на ней пока не сможешь. Придётся поступить как-то иначе. Надо думать. — Повисла долгая, тягучая пауза.

— А давай возьмём её к себе, она поживёт здесь, ты присмотришься к ней, потом уже будем думать о дальнейшем. Там же ещё с родственниками надо будет разговаривать. Может, мне взять над ней опекунство или даже удочерить, ведь в нашей семье так не хватает женщины, — отец вздохнул с сожалением, потом улыбнулся.

— Пойдёт так, юрист? — обратился он к сидящему в соседней комнате Равилю, который, конечно же, слышал всё.

— Да, и я даже помогу с оформлением документов.

— Спасибо, отец, что ты меня понял и поддержал, как здорово, что ты у меня есть.

Гильман с благодарностью обнял отца за плечи.

Но пока всё оставалось по-прежнему. Марьям помогала по хозяйству, забот было много. Однажды в один из последних летних дней приехал двоюродный брат Марьям — Тахир. В городе он работал на автосервисе. Когда увидел Марьям, поразился, как она выросла и похорошела.

Как-то он собрался на шашлыки с друзьями и решил пригласить туда и сестру.

— Приходи к нам, не пожалеешь, — сказал он Марьям.

К сестре он один относился хорошо, не обижал, даже помогал ей в её домашних заботах, и она его уважала и даже любила, выделяя его из всех братьев.

— Да нет, я не приду, там же парни одни, — ответила ему Марьям, улыбаясь, хотя ей очень хотелось хоть посмотреть, как это — отдыхать, есть шашлыки, хотелось попробовать вкусное мясо.

— Ладно, я тебе шашлык принесу, горяченький! — согласился Тахир.

Не знала Марьям, что больше никогда его не увидит. Долго в тот день ждала девушка брата, к вечеру на сердце становилось всё тревожнее.

Она решила пойти туда, в лес, хотя и очень боялась.

Солнце уже в закат прыгнуло, значительно увеличив тени кустов и деревьев. Вдали курился костёр. Дым от него скрывал пеленой противоположную часть поляны. Сердце ёкнуло, когда она увидела сиротливо лежащий на земле свитер Тахира. А чуть дальше на суку висел и сам Тахир. Язык вывалился, глаза навыкат, на щеках слёзы застыли, как будто из того её видения, которое было в детдоме. Крича и причитая, Марьям кинулась в аул, не чуя под собой ног.

Пока в райцентр сообщили, пока приехала полиция, пока то да сё, прошло время.

Только к обеду на другой день люди в форме приехали разбираться. Возились недолго. Сказали, что и так им всё ясно — суицид в чистом виде.

Правда, Марьям лишь потом узнала, что это и не самоубийство вовсе. Тахира подвесили на сук за подбородок. «Разве может человек сам себя подвесить за подбородок?» — говорили в ауле люди. Вздёрнули Тахира его же дружки, говорят, за долги.

Но кто будет разбираться? Подумаешь, какой-то деревенский Тахир, который живёт не здесь, а в городе, который работает себе на каком-то там СТО? Так вот, самоубийство и всё.

Жуфа выл, накрывая округу щемящей тоской, плакала Марьям.