По барабану!

И так, и в таком же духе, на все у него имелось свое мнение. Его даже били, сажали на пятнадцать суток, а он никак не мог держать язык за зубами: что видел вокруг себя плохого, а ему много чего плохого виделось, то и поливал всяческими нехорошими словами.

В общем, однажды жена не вытерпела. Не имея больше сил и терпения смотреть на страдания супруга, решила сводить его к психиатру Ивану Ивановичу Чудикову. Что оказалось делом нелегким. Пришлось для этого всеми правдами и неправдами заманивать его к знатоку человеческих душ. Но, в конце концов, у нее все получилось.

Очередь была большой. Но все когда–нибудь проходит.

Дверь открылась и молоденькая медсестра, помощница Ивана Ивановича громко позвала:

– Кошкина!

Но никто не отозвался. Элеонора Матвеевна забыла, что записалась на прием под своим именем, да и Леонарду сказала, что именно ей нужно провериться по поводу нервных недомоганий. А иначе просто нельзя было заманить его в кабинет к психиатру.

– Кошкина есть? – еще раз позвала медсестра.

Тут Элеонора Матвеевна и сам Кошкин опомнились.

– Мы здесь, – сказала она и взяла супруга, как маленького ребенка за руку, решительно потащила за собой.

– Мне–то, зачем идти с тобой? – воспротивился Кошкин. – Я ни на что не жалуюсь.

– Пойдем, дорогой, а то мне без тебя страшно, – умоляющим голосом попросила супруга. – Ты только посидишь, послушаешь, что скажет доктор. Да и вообще, вдруг меня не выпустят, а прямиком – в психушку.

Последние слова подействовали, и он согласился.

– На что жалуемся? – доктор Чудиков провел молоточком у переносицы Элеоноры Матвеевны.

– Да я, собственно…

– Так, так, – доктор стал водить молоточком от одного глаза женщины к другому, отчего бедная Элеонора Матвеевна прикрыла их руками.

– Не надо так волноваться, – сказал Чудиков. – Это всего лишь стандартные процедуры.

Не успела она прийти в себя от «молоточка», как доктор уже достал из стола фотографии членов правительства. Почему именно их? Да потому, что каких– нибудь неизвестных бандитов с большой дороги, или артистов показывать он, исходя из практики, понял, не имело смысла. На артистов, как правило, смотрели пациенты с вожделением, на преступников – с ужасом. Здесь другое дело. Члены правительства воплощали и первых и вторых, но ассоциации вызывали правильные у здоровых пациентов.

– А сейчас посмотрите на эти фотографии, – сказал он. – Внимательно посмотрите и ответьте мне: какие возникают ассоциации?

– Доктор, – Кошкина даже не взглянула на лежащие перед ней фотографии, знакомых по телевизору министров – Я бы хотела с вами поговорить наедине…

– Конечно, конечно, поговорим. Мы с Вами обо всем поговорим обстоятельно. Так какие ассоциации?

– Фу-у, – тяжело выдохнула Элеонора Матвеевна, беря одну за другой фотографии. Она так расстроилась, что забыла, что такое ассоциации. Но тут же собралась и выпалила: – Демократия… Свобода… Полные прилавки…

Доктор скривил губы в едва уловимой ухмылке, а Кошкин, все это время молча и с интересом наблюдавший за происходящим, вскипел:

– Дура! Какие «полные прилавки»? Ты посмотри на цены! А что Эти с селом сделали… – он показал на фотографии: – О-о! Ну и дура!

– Интересно, интересно… – доктор перевел взгляд на Кошкина. – Мне еще не доводилось встречать человека с такими ассоциациями.

Кошкина вздохнула: все разрешилось само собой. Чудиков теперь был полностью поглощен ее мужем. Она молча наблюдала за их оживленной беседой. Они говорили о внешней и внутренней политике и еще много о том, в чем Элеонора Матвеевна, к глубокому ее сожалению разбиралась очень слабо.

Наконец, доктор опомнился и обратился к пациентке:

– Вот, уважаемая, ваш муж вполне здоровый человек. А вам не мешало бы подлечиться. Ассоциации у вас нездоровые… На лицо неадекватное восприятие реальности. Все видите в розовых тонах. Не хочу вас пугать, но это довольно–таки серьезное нервное расстройство, которое может стать хроническим и перерасти в тяжелые формы, вплоть до полной потери рассудка.

– И что же делать?

– Лечиться, уважаемая, лечиться! И незамедлительно!

Инвалид

Потемнело. И тут же стекла в вагоне заплакали; словно туш с влажных ресниц, потекли ручейки грязи по окну, возле которого сидел Олег Метелкин; поезд, тяжко вздохнув, медленно поплыл вдоль перрона. А дождь сильнее застучал в окна, «запузырился» в лужах на асфальте. Олег наблюдал за всем этим безучастно. В душе его было темно, и в этой темноте искали выход черные кошки, которые скребли его изнутри безжалостно. Ему хотелось выговориться, но сосед, молодой мужчина лет тридцати, мрачный и молчаливый, своим видом не очень располагал к беседе.

– У вас не будет спичек? – все же спросил Метелкин, надеясь таким образом завязать разговор, хотя спички у него были.

– Я не курю, – ответил сосед и отвернулся к окну.

Еще Метелкину хотелось выпить. Он всегда пил в поезде, для этих целей, чтобы не привлекать внимание пассажиров и особенно проводников, в кармане у него стояла плоская железная фляжка. Сейчас она была пуста. И в кармане осталось всего несколько копеек.