По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

Эдгару По принадлежит и один из самых известных образов Doppelg"anger в литературной традиции XIX века: двойник в рассказе «Уильям Уилсон» – олицетворение совести и одновременно персонаж, не лишенный темных, демонических черт; он преследует главного героя и встает как «призрак» (spectre) на его пути. В главе Ирины Головачевой «Битва alter ego: от По

до Генри Джеймса» предложен компаративистский анализ трех произведений: «Уильяма Уилсона» По, «Двойника» Достоевского и «Веселого уголка» Джеймса. Литературный потенциал двойничества рассматривается как способ передачи своеобразного кластера «генетических признаков» по наследству, причем генеалогию Головачева предлагает вести именно от По. Три выбранных текста «интересны не только потому, что демонстрируют разнообразные сюжетные

возможности образа Doppelg"anger в литературе, но и потому, что двойники [в них] выступают в качестве изобразительного средства передачи изначальной, генетической информации о видах и прагматике дублирования как способа самоидентификации автора и (или) персонажа». В частности, они демонстрируют продуктивность двойнического топоса, отражающего экзистенциальную тревогу вследствие победы alter ego над

ego главного героя.

Демонологическую секцию второй части книги завершает глава Элины Абсалямовой «Языки необъяснимого: страх, смех и творчество», в которой демонизм целиком переводится в метафорический регистр. Название отсылает к рассказу По «Ангел необъяснимого» («The Angel of the Odd», 1844). «Не углубляясь в размышления об адекватности перевода слова “odd” на французский язык как “bizarre” (Бодлер) и на русский как “необычайное” (Энгельгардт, 1896) или “необъяснимое” (Бернштейн, 1970), но памятуя о странном наречии, на котором изъясняется “ангел необъяснимого”, а также о его инородной, но неоднозначной ангельской сущности», Абсалямова обращается к функции иноязычных вкраплений, имитации иностранного акцента, макаронической и ломаной речи и прочих «маркеров чужеродного» в произведениях По, Бодлера и Достоевского, выявляя их металитературные смыслы. В частности, эти приемы выражают сложное отношение всех трех авторов к собственной идентичности, с одной стороны, и к проблеме иного – с другой.

Следующая глава – «Братья по перу: птицы, трансцендентное и “жуткое” у По и Бодлера» Александры Ураковой и Тима Фэррента – ставит своей целью выявить специфику орнитологических образов у По («Ворон») и Бодлера («Альбатрос», «Лебедь»), рассматривая их сквозь призму дихотомии присутствия и отсутствия, трансцендентного и имманентного, обычного и «жуткого», а также в контексте литературного братства двух поэтов. В двусмысленности, амбивалентности птиц По и Бодлера, насильно вырванных из естественной среды и помещенных в мир людей (ворон – домашний питомец; пойманный матросами альбатрос; лебедь в городе), авторы видят источник «жуткого» (uncanny) – неизвестного, непривычного, странного, раскрывающегося в обыденном, знакомом (canny). Одновременно с этим у По и вслед за ним у Бодлера птицы утрачивают свойственную романтической орнитологической поэтике связь с божественным/небесным и превращаются в эмблемы, которые тем не менее лишены характерных для барочных и классических эмблем «утешительного обобщения и катарсического эффекта». Предельное выражение поэтического метода По и Бодлера мы встречаем в поэзии Малларме, подводящей «итог диалектическим отношениям между птицами, трансцендентным и “жутким”».

Две последние главы второй части, «Черная галка, ворон и дятел: мотивы птиц у Жан Поля, По и Ницше» Алексея Аствацатурова и «Птицы Бодлера, Георге, Рильке: опыт сравнительной поэтологии» Алексея Вольского, вводят орнитологическую тему в немецкий литературный контекст. В центре главы Алексея Аствацатурова – «Ворон» По, с которым невидимыми нитями оказывается связан мало известный русскому читателю роман Жан Поля «Титан» (1806), с одной стороны, и поэзия Ницше, с другой. Не только черная галка в «Титане», выполняющая функции греческого хора в трагедии, предвосхищает, впрочем, куда более лапидарного ворона По, – роман Жан Поля и стихотворение По объединяют мотивы инсценировки, театрального представления или действа, где птицы становятся неотъемлемой частью изощренного механизма самоистязания. Орнитология Ницше включает в себя альбатроса, голубей и ворон, однако особенно интересен в компаративном контексте веселый дятел, задуманный как пародия на ворона По. «Отвергая настроение “Ворона”, Ницше стремится полностью преобразовать инструментовку стиха, превращая аллитерационные цепочки и ассонансы в веселую моцартовскую музыку, в музыку насмешки, говоря “да” жизни».