По делам их

— Вот оно что… А вот я тут уж почти втрое дольше, жена — местная, и все не могу привыкнуть… Ну, да ладно. Пока вкратце дело, чтобы ты не хлопал там глазами, как болван, — продолжил Ланц, снова ускоряя шаг. — Умерла девица; по всем признакам — от удушья, но не от удушения — следов на шее нет. Соседи видели парня у ее дома — в состоянии, я б сказал, нервозном. Однако его приятель клятвенно заверяет, что тем вечером и до самого утра тот парень был в его доме, пьян, как перевозчик, и не то чтоб по домам ходить, до нужника еле добирался. Все допрошены раз по десять, раздельно, и показания соседей сходятся в мелочах; сговориться они не могли — слишком все гладко, у них бы мозгов не хватило предвидеть такие вопросы.

— Id est,[4] он был в двух местах сразу?

— Пока выходит, что так. Парня крутим уже третий допрос, а он все поет одно — ничего не знаю, ничего не делал. Поначалу я на него особо не давил, хотел убедиться, что соседи не чернят его из личных резонов; сегодня всех опросил еще по разу — не врут, сволочи. Стало быть, можно взяться за него всерьез… Итак, — остановившись у тяжелой окованной двери, Ланц развернулся к нему, дирижируя своим словам указующим перстом, — твой третий сослуживец — следователь второго ранга, Густав Райзе. Подозреваемый — Йозеф Вальзен. Опять же, дабы не растерялся: у дальней стены стул, идешь сразу туда и…

— Сижу молча. Я понял.

— Тогда входи, абориген, — кивнул Ланц, растворяя дверь и проходя первым.

Комната, в которой оказался Курт, была обставлена именно с прицелом на ведение допросов — это он отметил сразу. Для допрашиваемого был установлен табурет — напротив высокого, внушительного стола, за которым восседал следователь, ровесник Ланца и даже в чем-то на него похожий; табурет стоял так, чтобы между ним и столом оставалось еще шага три. «Не помешает пройтись округ подозреваемого; это нервирует и сбивает с толку»; стало быть, этим здесь не пренебрегают…

Второй стол пребывал за спиной сидящего на табурете парня, вцепившегося пальцами в колени и глядящего на вошедших огромными, перепуганными глазами; туда, однако, Ланц садиться не стал — прошагав к сослуживцу, поприветствовал его кивком, шепнув что-то на ухо (вероятно, представив новичка), и остался стоять, привалившись к его столешнице спиной. Стул, о котором он упоминал, стоял у противоположной стены рядом с окном подле приземистого столика и явно назначался для секретаря, однако по многим приметам Курт сомневался, что его услугами здесь пользуются хотя бы изредка.

Он прошел к стулу, ощущая на себе настороженный, подозрительный взгляд парня на табурете; усевшись полубоком, чтобы видеть происходящее, Курт облокотился о столик и замер, стараясь смотреть на допрашиваемого безучастно.

— Ну, здравствуй еще раз, Йозеф, — произнес Ланц дружелюбно до зубовного скрипа. — Не надумал сознаться?

— Господи Иисусе, я же говорил вам… — начал тот чуть слышно; Ланц хохотнул, полуобернувшись к своему приятелю, молча перекладывающему какие-то бумаги:

— Ты гляди, Господа вспомнил. Сознайся сам, пока я тебе даю такую возможность — зачтется. Ты так и не уразумел, по-моему, что тебе вменяется: это убийство с употреблением колдовства, Йозеф, а знаешь, что это означает? Что без твоего добровольного раскаяния тебе предстоит зажариваться живехоньким. Видел, небось, как это бывает? представление не для слабонервных…

— Я ничего не сделал!

— Все так говорят, — кивнул Ланц. — Слово в слово. «Я ничего не сделал», «я невиновен», «я не колдун», и все поминают Господа, Деву Марию… к моменту суда начинаются святые — знаешь, я тут иногда такие имена слышал, о которых я, инквизитор, даже ни сном ни духом, кто б мог подумать, что столько святых людей на нашей грешной земле бывало… Только вот ты к ним, парень, не относишься, и покровительства от них не дождешься. Ты убийца, и я тебя отсюда не выпущу, покуда не услышу то, что должен услышать. Понимаешь меня?

Тот потер лицо ладонями — и лицо, и руки были серыми от пыли; похоже, в камере он провел не один день.

— У меня ведь есть свидетель, — тихо возразил он, глядя на следователей просительно. — Почему вы не говорите с моим свидетелем! Меня не было там!

— Ну, почему же. С твоим свидетелем мы беседовали, и не раз беседовали. Он утверждает, что ты весь вечер и ночь пролежал пластом; кто знает, в самом ли деле ты так нарезался, или же попросту косил под пьяного, а сам в это время в ином теле пребывал на месте преступления. Знаешь, сколькие до тебя пытались отговариваться тем же оправданием? А после выяснялось, что, пока их полагали спящими, они такое творили — волосы стоймя поднимаются.

— Но я ничего подобного делать не умею! — надрывно выкрикнул парень. — Почему у меня нет защитника? Мне полагается защитник!