По дороге с облаками

— Хорошее имя, — одобрила русоволосая. — Правда, мой муж расстроился, когда узнал, что будет дочка. Сына хотел. А ваш?

— Я не замужем.

В глазах над румяными щеками снова заиграл калейдоскоп неприятных чувств — недоумение, жалость, недоверие.

— Как же вы обходитесь одна? — снова спросила она, предусмотрительно задушив в себе ряд более интересных вопросов, как то: «Куда девался папаша?», «Почему не сделала аборт?», «На что собираешься жить?» и так далее.

— Отлично обхожусь! — бодро заявила я и почесала левое ухо. Оно всегда чешется, когда я много вру.

— Но ведь ребенку нужен отец! — продолжала настаивать русоволосая. — И вообще, неужели у вас никогда не возникает трудностей, с которыми невозможно справиться самой?

— Почему же, возникает.

Из-за поворота в ближайший квартал появилась старенькая иномарка, за лобовым стеклом которой мелькнули пышные усы редактора Розумовского. Я встала, не отнимая портфель от груди.

— Вы знаете, иногда так трудно становится, что легчает только от стакана водки. Ну, ничего. Если повезет, сегодня заключу контракт, продам Катьку, и бедам конец.

Румянец сошел с лица моей бедной собеседницы. На мгновение я даже испугалась, что перегнула палку, но сразу же успокоила себя тем, что настоящая беременная за такую настойчивость могла ни то что перегнуть, а и сломать ту же палку прямо о спину в болониевом пальто.

Женщина открыла рот, готовясь сказать что-то невообразимо значительное и осуждающее, но редактор Розумовский уже вылез из машины и махал мне рукой. Я отдала русоволосой пионерский салют, резко повернулась на каблуках и пошла в сторону типографии, виляя отдавленными ягодицами.

Женькина мансарда

В крошечной однокомнатной квартирке моей подруги Женьки царил ужасающий беспорядок. Сама Женька сияла так, будто вместо мозга в ее голове была вольфрамовая спираль, а из пятнистого ковра в пятки поступало электричество. Такое положение вещей несколько настораживало: все три года нашей дружбы прошли под слезно-серым знаменем Женькиной меланхолии, единственным положительным последствием которой был абсолютный порядок в доме подруги. По правде говоря, Женька имела все основания для того, чтобы обижаться на собственную судьбу. Жизнь ее не складывалась, словно тугой зонтик, который вечно начинает упрямиться в тот самый момент, когда к остановке подъезжает нужный троллейбус.

Лишив Женю родителей еще в младенческом возрасте, страховая компания под названием «Судьба» выплатила сироте небольшую компенсацию в виде разнообразных талантов: еще в детстве у нее обнаружился абсолютный слух, который в юности подкрепился глубоким и чувственным, как у Полины Агуреевой, голосом. Женя проявляла недюжинные способности к живописи — могла нарисовать невероятно достоверный портрет или замечательный натюрморт. Причем делала это, полагаясь лишь на свою интуицию, так как никогда не обучалась художественному ремеслу.

Но бабушка Жени, Калина Николаевна — женщина с характером сталевара и барственностью директора нефтеперерабатывающего завода — не хотела и слышать про поступление в Пустошевский институт культуры и искусств, которым грезила Женя.

— Акварель на хлеб не намажешь! — заявила она однажды и по своему обыкновению сложила сухие светлые губы в жирную точку.

Так Женя попала в Зеленоморский кулинарный техникум, откуда вернулась без прежних персиковых круглых щечек и светлых надежд на будущее. Выглядела она так, будто все три года работала подопытной собачонкой в институте диетологии, а не изучала технологию хлеба, кондитерских и макаронных изделий, как утверждалось в дипломе цвета копченой рульки.

Теплое, можно даже сказать горячее место в офицерской столовой ждало горе-кулинара сразу же после выпуска: об этом позаботилась хорошая бабушкина приятельница, кладовщик военсклада.

— И голодной никогда не будешь, и замуж быстро выйдешь, — рассудила бабушка, довольная тем, что практически обеспечила внучку единственными необходимыми любой женщине вещами: едой и мужем.

Но, как на беду, офицеров все больше интересовали казённые харчи, и они не обращали никакого внимания на маленькую унылую Женьку, почти незаметную среди парящих котлов и шипящих жаровен. Добрая и совершенно бесхребетная, через год работы в столовой Женя стала невольно представлять, как варит бабушку в большой алюминиевой кастрюле, предназначенной для борща.

Уж не знаю, чем могла закончится эта печальная история, если бы одним пасмурным утром инфаркт не прикрутил конфорку под кипучим котлом бабушкиной жизни. Неожиданно для самой себя Женя жестоко переживала безвременный уход Калины Ивановны. Совесть, пойманная на крючок суеверного страха, нашептывала о причастности кровавых Женькиных мечтаний к сердечно-сосудистой катастрофе в бабушкиной груди. И без того незавидное положение дел усугубляли постоянные злоключения, которые предрекала строгая воспитательница.