По-любительски

— Все, начали! — пресек режиссер всеобщее веселье. — Разговор Жилина с Бородиным после истории о флуктуациях. Все лишние — вон из кадра! Они закончили снимать глубокой ночью. К счастью, у Кости была своя машина, и он согласился развезти товарищей по домам. Режиссеру, правда, места не хватило, но он сразу сказал, что останется в студии — Рита на этот раз была предупреждена, а фильм следовало еще раз просмотреть на предмет разных недостатков и погрешностей. Да и не смог бы Чернов заснуть этой ночью — последней в его старой жизни, когда он был никому не известным режиссером-любителем. А потому, выпроводив съемочную группу, он уселся за компьютер, нацепил наушники и принялся внимательно пересматривать свое последнее творение, время от времени останавливая его и убирая из кадров случайно попавшие туда тени не участвующих в сцене актеров и другие мелочи. Их, впрочем, было немного: то ли сказывался набранный во время предыдущих съемок опыт, то ли свое дело сделала давняя любовь Сергея к книгам Стругацких, но он видел, что «Стажеры» удались ему намного лучше других фильмов. Хотя ощущение некоторой неестественности снятого, которую он никак не мог объяснить, его так и не покинуло. «Ладно, — вздохнул режиссер про себя, досмотрев кино до конца. — Если там есть какой-то ляп, зрители, когда его увидят, обязательно об этом напишут — тогда все и исправлю. А пока гляну-ка я еще разок сегодняшнюю сцену…» И снова на мониторе возникла каюта Ивана Жилина, ее хозяин, сидящий на аккуратно застеленной койке, и Юра Бородин, нервно вышагивающий туда-сюда по этому тесному помещению и взбудоражено размахивающий руками. Они спорили, и, казалось, что Жилин никогда ничего не сможет доказать своему молодому и горячему товарищу, так красиво и восторженно звучали слова Бородина о необходимости жертвовать всем, ради науки и всеобщего счастья, и сам Чернов, хоть и отлично знал, чем закончится этот разговор, слушал его, затаив дыхание и лишь надеясь, что у Жилина найдется какой-нибудь весомый и разумный аргумент, к которому юный Бородин хотя бы немного прислушается. Надеясь, но без всякой уверенности в этом.

— …Никакие открытия не стоят человеческой жизни! И рисковать жизнью разрешается только ради жизни! — рявкнул, тем временем, в его наушниках голос Жилина, и Сергей еще раз с радостью отметил, что эту сцену ребята сыграли замечательно. Теперь Жилин на экране уже сам расхаживал по каюте и отчаянно жестикулировал, а Бородин с виноватым видом стоял, прижавшись к стене, и напряженно о чем-то думал. Было ясно, что он многое понял — понял не благодаря логическим аргументам, а просто потому, что Иван Жилин говорил правду и говорил ее искренне. Досмотрев любимую сцену до конца, Чернов нажал на паузу и удовлетворенно откинулся на спинку стула. За окном начинало светлеть, и режиссер, наконец, почувствовал, что безумно хочет спать, но прежде, чем подключиться к Интернету и закачать «Стажеров» на свой сайт, он позволил себе посидеть еще немного, ничего не делая и наслаждаясь хорошо сделанной работой. Уже скоро его постоянные зрители обнаружат новинку и бросятся ее смотреть, а потом так же дружно начнут писать ему отзывы, ругая одни сцены и нахваливая другие, ставя ему в пример таких же, как он, режиссеров-любителей и спрашивая, каким будет его следующее кино. И узнают, что будущие фильмы Чернова можно будет увидеть не в Интернете, а на официальном телеканале. Но это все будет чуть позже, ближе к вечеру, а пока Сергей еще мог побыть мало кому известным любителем Сержем Нуаром, и почему-то ему хотелось немного растянуть эти последние минуты своей «неофициальной» жизни.

Впрочем, в конце концов, он все же загрузил «Стажеров» на сайт и завалился спать на той самой койке, где всего несколько часов назад Иван Жилин произносил свою коронную речь.

Через день ему позвонили из Совета по Этике.

— Эльмира Евгеньевна хотела бы с вами побеседовать, — сообщила секретарша Николаевой. — Вы сможете приехать сегодня к четырем часам? Разумеется, Чернов смог: уже в полчетвертого он скучал в коридоре Совета возле двери Эльмиры Николаевой и ждал своей очереди в компании нескольких художников, писателей и других творческих людей. Некоторые из них, оглядываясь на закрытую дверь, настороженно о чем-то шептались, а одна из ожидающих — миловидная женщина лет тридцати с небольшим — с сомнением перебирала принесенные с собой художественные фотографии, надолго о чем-то задумываясь над каждой из них.