По материкам и океанам

Но переводчик ошибся, полагая, что русский — хороший ездок на верблюде. Ковалевский чувствовал себя на верблюжьем горбу, как фокусник на заостренной палке.

В прежних экспедициях он даже по сыпучим пескам ездил на лошади. Однако в Нубийской пустыне были только верблюды и ослы. Значит, нужно держаться в верблюжьем седле так, будто тебе нипочем неудобства: с начальника берут пример подчиненные.

Но в душе Ковалевский понимал теперь одного знакомого, который после путешествия на верблюде говорил, что если увидит это животное хотя бы на картине, то выколет ему глаза…

В знойном воздухе появлялись, дрожали, снова таяли озера, окруженные пальмовыми рощами, струились, маня прохладой, синие реки. Но проводники-арабы только отплевывались: ведь это всего лишь мираж, которым дьявол старается смутить душу бедных путников.

— Ге, шейх Абдель-Кедер! Шейх Абдель-Кедер! — взывали они к своему покровителю, прося защиты от дьявольских наваждений.

Пустыня казалась бесконечной. И какая пустыня! Без малейшего признака жизни. Хоть бы червяк, муха, пусть даже засохшая былинка… Ничего!

Караван шел без перерыва по двенадцати-тринадцати часов в сутки, и можно было только удивляться неприхотливости людей, довольствовавшихся несколькими глотками воды самого отвратительного вкуса, и выносливости верблюдов, которые получали после тяжелого перехода по две горсти проса.

— Если вы когда-нибудь у себя дома захотите получить ту адскую смесь, которую мы здесь пьем, то вот вам простой рецепт, — смеясь, говорил Ковалевский несчастному Ценковскому, которого тошнило от качки и дурной воды. — Возьмите стакан чистой воды, размешайте в ней две ложки грязи, прибавьте соли… Что же еще? Да, гнилое яйцо. А потом настойте эту смесь на горькой полыни, и вы получите превосходный освежающий напиток Большой Нубийской пустыни.

Ковалевский уже привык и к жаре и к постоянной жажде. Он занимался съемкой местности, поднимался с барометром на окрестные холмы, определяя их высоту.

С холмов начальник каравана в подзорную трубу смотрел, не появится ли где полоса темного тумана. Этот туман означал бы приближение самума, или хамсина, вихря африканских пустынь, несущего облака мелкой, всюду проникающей пыли.

Самум начинается нередко с «пения» песков — высокого, металлического звука осыпающихся песчаных холмов, вершины которых начинают дымиться. Сквозь буровато-красную мглу солнце кажется огненным шаром. Ветер усиливается, самум начинает реветь. Люди и верблюды ложатся на землю, задыхаясь, как в раскаленной печи, и чувствуя, как их засыпает песком.

Самое страшное, что самум испаряет воду даже из кожаных мешков. Если это случилось, путникам остается только призывать шейха Абдель-Кедера или сразу готовиться к смерти. Их последний шанс на спасение — верблюжья кровь. Если после того, как верблюд убит, они все же не успеют дойти до колодца, то в песках прибавится еще несколько трупов, высушенных солнцем наподобие мумий. Не зря жители пустынь называют самум «ядом воздуха», «огненным ветром», «дыханием смерти».

К счастью, десять дней, нужных для перехода каравана через пустыню, самум дремал где-то в ее недрах.

Ценковский, страдавший в жару особенно сильно, жалел, что не попытался продолжить путешествие по Нилу, а, выгадывая десять дней, согласился пересечь напрямик Нубийскую пустыню в том месте, где Нил, огибая ее, делал огромную петлю.

А ведь как славно началось их африканское путешествие! Они плыли по Нилу сначала на пароходе до первого порога, потом на парусной барке. Во время остановок ботаник собирал коллекции. А здесь? Ковалевский — горный инженер, геолог, ему и в пустыне много дела. Но что делать тут ботанику? Хорошо, что переход уже кончается, Нил где-то близко.

Посланный вперед нарочный вернулся со свежей нильской водой. Как ее пили! Вместе с нарочным прилетел коршун — первое живое существо за весь переход через пустыню. Как видно, хищник ждал, что человек, за которым он летел, сложит свои кости в раскаленных песках.

Караван вышел на пригорок, откуда уже можно было различить голубоватую полосу Нила, купы пальм и серые стены арабской деревушки. Верблюды с ревом рвались к реке. Ничто не могло их удержать.

Ковалевский поздравил своих спутников.

— Друзья, мы выбрались из могилы, — сказал он. — Да, да, Нубийская пустыня — это могила. Даже хуже — в ней не заметно той микроскопической жизни, которая есть во всякой могиле. Но не всегда бывает она такой. Спросите-ка проводников, да и наш уважаемый Лев Семенович подтвердит… Примерно раз в десять лет проносятся над ней хорошие, настоящие дожди, и тогда не узнаете вы этой могилы: зелень, птицы, стада, пригнанные на обильные пастбища. Если природа так быстро может исторгнуть ее из рук смерти, то и человек, силою труда и времени, может достигнуть того же.