По морю прочь

— Я прекрасно понимаю, что я не… что не могу предложить вам ничего особенного при том, каков я есть и как я живу. Все время забываю: вам это не может казаться чудом, как мне. До встречи с вами я жил очень тихо — мы вообще очень тихие люди, я и моя сестра, — и я был вполне доволен своей судьбой. Моя дружба с Артуром была для меня важнее всего в жизни. Но теперь, когда я узнал вас, все изменилось. Вы как будто оживляете все вокруг себя. Теперь жизнь кажется полной возможностей, о которых я никогда и не мечтал.

— Это же чудесно! — воскликнула Эвелин, сжимая его руку. — Вы вернетесь и предпримете множество разных дел и прославитесь на весь мир; а мы с вами будем друзьями, как бы оно ни вышло… Мы ведь будем большими друзьями, правда?

— Эвелин! — вдруг простонал он, обнял ее и поцеловал. Это не было ей противно, но и впечатления никакого не произвело.

Она опять села прямо и сказала:

— Никогда не понимала, почему нельзя оставаться друзьями — хотя у некоторых это получается. Ведь дружба изменяет весь мир, не так ли? Мало что еще так важно в человеческой жизни, разве нет?

Он посмотрел на нее с недоумением, как будто не совсем понимал, что она говорит. Сделав над собой значительное усилие, он встал и сказал:

— Пожалуй, я дал вам знать о своих чувствах и добавлю только, что могу ждать столько, сколько вам будет угодно.

Оставшись одна, Эвелин принялась ходить по дорожке туда и обратно. Что же все-таки имеет значение? Какой во всем этом смысл?

Глава 27

Весь вечер собирались тучи, пока совсем не затянули небесную синь. Казалось, расстояние от земли до неба уменьшилось, воздуху стало тесно, и он уже не мог свободно перемещаться в пространстве. Волны тоже сгладились, как будто их придавило. Листья на кустах и деревьях висели, прижавшись один к другому, и чувство угнетенности и несвободы еще усиливали стрекочущие звуки, производимые птицами и насекомыми.

Освещение и тишина были так новы, что гул голосов, обычно наполнявший столовую в часы трапез, прерывался заметными паузами, во время которых становился слышен перестук ножей о тарелки. Первый раскат грома и первые тяжелые капли, ударившие в окна, вызвали тревожное оживление.

— Начинается! — было сказано одновременно на нескольких языках.

Последовала глубокая тишина, как будто гром ушел куда-то в себя. Только люди принялись опять за еду, как в окна влетел порыв холодного ветра, взметнувший скатерти и юбки, блеснула вспышка, и тут же грохнуло — над самой гостиницей. Зашелестел дождь, и сразу послышались резкие хлопки закрываемых окон и дверей, которые всегда сопровождают грозу.

В столовой внезапно стало намного темнее: ветер как будто нес над землей волны мрака. Некоторое время никто не пытался есть, все сидели и смотрели в сад, держа вилки на весу. Теперь вспышки сверкали часто, освещая лица как будто для фотографирования, застигая на них неестественные и напряженные выражения. Громыхало близко и сокрушительно. Несколько женщин привстали со стульев и сели опять, но ужин продолжался, хотя и несколько скованно — все глаза были обращены в сад. Кусты за окнами были взъерошены и побелели, ветер так напирал на них, что они пригибались к земле. Ужинающим приходилось обращать на себя внимание официантов, а тем — торопить поваров, потому что все были поглощены созерцанием бури. Гром вроде и не собирался слабеть, наоборот, он как будто сосредоточил всю свою мощь прямо над гостиницей, а молнии каждый раз метили прямо в сад, поэтому первоначальное оживление сменилось мрачноватой подавленностью.

Торопливо покончив с едой, люди собрались в холле, в котором они чувствовали себя в большей безопасности, чем где-либо, потому что там можно было расположиться подальше от окон и только слышать гром, но ничего не видеть. Маленький мальчик заплакал, и мать унесла его на руках.

Пока гроза продолжалась, никому не хотелось садиться, небольшие группки стояли в центре, под застекленной частью крыши, в желтоватом свете, глядя наверх. То и дело при вспышках молнии лица людей окрашивались в белый цвет; наконец разразился оглушительный удар, от которого задрожали стекла в верхних рамах.

— Ах! — одновременно воскликнуло несколько голосов.

— Вот это ударило, — произнес какой-то мужчина.

Ливень усилился. Он как будто затушил молнию с громом, и в холле стало почти совсем темно.

Через минуту-другую, когда не было слышно ничего, кроме размеренного стука дождя в стекло, напряжение начало спадать.

— Гроза кончилась, — сказал кто-то.

Одним прикосновением были включены все электрические лампы, высветившие толпу людей, которые стояли, подняв лица к застекленной крыше; однако, увидев друг друга при искусственном освещении, все сразу опустили головы и начали расходиться. Еще несколько минут дождь хлестал по крыше, раз или два ударил гром, но тьма начала рассеиваться, и шелест капель стал потише: было ясно, что огромная масса взбаламученного воздуха уходит прочь, уносится в сторону моря вместе со своими тучами и огненными разрядами. Здание, которое казалось таким маленьким в грохоте бури, опять стало надежным и большим, как обычно.