По наследству

Дом, в котором жила Нюся и Анатолий после смерти Валентины стал неуютным, хотя Саша и пыталась его поддерживать уборками, но мрачная атмосфера, кажется, навсегда в нем осталась жить. Даже новый светлый линолеум в самой большой комнате говорил о том, что его постелили, чтобы закрыть то место, где упала Валентина. Саша расположила гостей в своем двухкомнатном флигеле, а сама ушла спать к Гоше. У Гоши тоже был флигель из трех небольших комнат, обставленных красивой малогабаритной мебелью и с умелым подбором цвета всего, что было в интерьере. Совместными стараниями брата и сестры этот флигель внутри имел европейский вид, и так же по-европейски был чист.

Летнее тепло уже выветрилось, уступив место осенней зябкости комнат, многие протапливали свои жилища и Саша тоже, но Гоша всегда тянул до настоящих холодов, считая, что нужно закаляться. Сестра в шерстяных лосинах, свитере и теплых носках сделала из одеяла кокон и уснула на полу, чтобы не разбирать пухлый диванчик и не придавать брату хлопот. Когда похудевшее утро уже достаточно разбавило молочным светом отступающую ночь, раздался звонок. Этот трезвон мощного школьного сигнала начала и окончания урока, казалось, должны были услышать даже в центре города. Саша умела реагировать на тревожные и враждебные поползновения внешнего мира, потому что получила с детства закалку проживания в неблагополучном районе, поэтому быстрее любого пожарника добежала до калитки. Но улица, обозначенная сине-зелеными ширмами заборов, была пуста. Гоша тоже выбежал в плавках, брат и сестра смотрели друг на друга непонимающими глазами.

«Это был знак», – с укоризной к себе думала Саша, – «ведь есть, есть место в моей жизни всякой эзотерике, даже чертовщине, а я всё от нее отмахиваюсь. Если бы раньше подоспеть, то не было бы этого ужасного вспухания». Вспомнился удар в окно среди ночи перед смертью матери, и веселое с примесью истерии настроение, пока не сообщили, что мать умерла. «Выходит, не осень золотая и не увольнение с фабрики были причинами радости, это тот самый смех, который бывает перед слезами. Не зря религиозные люди не одобряют крайние точки настроения».

Саша отодвинула катушки черных ниток-мыслей о тайных знаках вместе с воспоминанием о четырех черных кошках, пересекших дорогу в разных закоулках, когда они с Гошей искали по всему поселку «читалку» на всю ночь над матерью-покойницей, и потянула за ниточку из катушки смешанных ниток-настроений.

«Как бывает странно: баба Нюся недолюбливала меня и Гошу, когда мы были маленькие, возила в нашей коляске двух светловолосых внучат, а мы брели, держась за коляску, которую сделал дед Валентин для меня, и называла нас косоглазыми зайчатами. Теперь мы стали самыми близкими ее внуками. Да и она беспомощная, плохозрячая смогла примагнитить к себе сострадательные чувства, без колючих примесей родственного долга. Просто из почвы, где перегнило все плохое, вырос здоровый, красивый побег теплого отношения к ней.

Баба Маня обожала нас, единственных, ни с кем не сравниваемых внуков. Ее бордовые петушки на палочках были самыми вкусными леденцами, потому что она делала их для меня и Гоши, мы просили ее:

– Бабушка, снег идет, уже можно петушки готовить.

Она сама расщепляла дощечку, подстругивала каждую палочку, доставала с кухонной полки форму на два петушка, варила сироп и несла с улицы таз со снегом для охлаждения. Это был такой сказочный процесс для детского умишки, не похожий на простые, порой неряшливые готовки бабы Нюси.

И мы с Гошей тоже оценивали двух бабушек, и чаша весов для бабы Мани была больше и глубже. Из нее торчали игрушки, вороха книг, на первых и последних чистых двух страницах которых она разрешала рисовать, джемпера новые и с заштопанными ею локтями, вязаные носки, варежки, вкуснятина жареная, печеная, плавающий в баллоне под марлечкой чайный гриб, и наверху, на всем этом богатстве в ореоле добра и заботы стояло красное яблоко-копилка, размером с человечью голову, полное железных рублей».

Светлячком вспыхнуло воспоминание – полувзрослая Саша считала подружкой бабу Маню, и как десерт, раскладывала секреты и вопросы из еще неограненной и незакаленной своей души за чайными разговорами. Бабушкины наставления были похожи на то воздушное пирожное, которое она принесла давно-давно в коричневом игрушечном тазике, сделав внучке двойной подарок – никогда больше не встреченный вкус сладости и вещица для кукол.

А вот книжный шкаф – водораздел между чистой святой водой и замутненным озером, переходящим в болото. В двадцать один год Саша поняла, что нужно приобрести два шкафа – для одежды и для книг. Однажды предзимним ветреным вечером, когда подмигивала лампочка от перепадов напряжения и Анатолий прилепился спиной к печке, Саша, сидя за столом, на котором стояла посредине сковорода подсолнечных семечек, решила задать важный, как ей казалось, вопрос:

– Па, может, давай купим мебель? У меня книг собралось, и вещи по стульям да по углам кучами лежат.

– Тебе надо, ты и покупай, – равнодушно ответил Анатолий, тупо глядя на сковороду.