По нью-йоркскому времени

Лиза шла по улице. Она – все такая же: резковатые движения, размашистые шаги. Но что-то новое в ней, если присмотреться. Какая-то легкость, смелость, раскованность. Весь строй ее жизни менялся настолько быстро, что Лиза, обычно привыкшая всему давать оценку, грызть себя по поводу и без, неожиданно очутилась в упоительном вихре. Пыталась остановиться, разобраться – и не могла. Как девчонка, ей-богу! 

          Вечерело. В окнах разноцветными веселыми огоньками зажигались елки. В заснеженных садиках возле домов волхвы окружали колыбель с Младенцем. После поворота, однако, антураж резко менялся, чудные рождественские садики исчезали. Слева от дороги уже тянулся ряд унылых двухэтажных домов с плоскими крышами, а справа – ограда старого еврейского кладбища. 

          До Алешиного дома оставался последний квартал. Вчера они не виделись – у Алеши был день сдачи газеты.

Она поднялась по ступенькам, достала из сумочки ключи. Отворила дверь квартиры Алексея… Внезапно какая-то сила втолкнула ее в комнату.   

Два незнакомых мужика в кожаных куртках стояли у стены. Один – мордоворот с рыжей шевелюрой, другой – поменьше, невзрачный, с лицом кавказца.

Напротив них – Алексей, ссутулившийся, бледный. 

Все посмотрели на Лизу. Ужас вломился в ее распахнутые глаза, в ее широко раскрытый рот.   

– Привет, – сказал Алексей и подмигнул, но как-то вяло. – Понимаешь, некоторые неприятности. Это – из ФБР…

– Hello.     

Лиза молча кивнула в ответ. Машинально стягивая шарф и расстегивая пальто, пыталась понять, о чем они говорят.   

…– И как он выглядел? – спросил агент ФБР.

– Коротконогий. Широкоплечий. В куртке и спортивной шапочке. Лица его я не рассмотрел в темноте. 

– Усы? Борода?

– Кажется, нет.

          – Может, заметили тип лица: славянин, азиат, кавказец?

          – Нет, не заметил. Он кричал по-русски, матом, кажется, без акцента.   

          – Мы опросили соседей – некоторые из них в четверть двенадцатого вечера слышали звук, похожий на пистолетный выстрел. Гильзу мы не нашли. Какой, вы говорите, автомобиль?

          – «Олдсмобиль» старой модели. Цвет – серый. Или… нет, бежевый.

          – Мы дежурили сегодня возле вашего дома несколько часов, никакой бежевый «олдсмобиль» здесь ни разу не проезжал. 

          – Может быть. Но он стоял здесь два вечера подряд.  

          Агенты почему-то переглянулись.

          – Может, вы все-таки ошиблись? Может, в машине сидели наркоторговцы? Или проститутка обслуживала клиента? А вы своим появлением им помешали?  

          Алексей пожал плечами. Он устал. Он хотел сесть.

          – Значит, вы уверены, что причина вчерашнего инцидента – ваши статьи? Но какой смысл подсудимому устраивать покушения на журналиста?     

          – Не знаю.

          Алексея разбирала досада. «И зачем только я позвонил в ФБР? Задают идиотские вопросы. Еще и ухмыляются. Наверное, подозревают, что вчерашние ночные погони – это мой вымысел или мои журналистские фокусы, с целью сделать рекламу газете. Но ведь вчера в самом деле кто-то стрелял мне в спину!» 

          – Дело в том, что мы относимся к манхэттенскому отделению, а вы живете в Бруклине, – неожиданно по-русски сказал кавказец, до сих пор молчавший. Алексей видел его несколько раз в судебном зале, но считал, что он – из братвы. 

          Кавказец продолжал:

          – Мы занимаемся преступлениями на федеральном уровне, а вашим делом должна заниматься городская полиция. Мы распорядимся. Полиция будет круглосуточно патрулировать возле вашего дома, – в его руке запищала рация. – Телефон наш, в случае чего, вы знаете. Goodbyе.

          Хлопнула наружная дверь. Эти двое из ФБР ушли, но дух улицы – жестокой улицы Нью-Йорка, с убийствами, грабежами, проституцией –  этот дух остался, разорвав, казалось, незыблемый уют в доме Алексея. 

          Зажигалка в его руке щелкнула, но не зажглась. Он бросил ее на стол и, когда садился, вспомнил, что даже не достал сигарету из пачки. Но ведь он же бросил курить. Да, решил бросить. Посмотрел на разбитый распухший палец. 

          Лиза стояла перед ним:   

          – Почему ты мне ничего не сказал? 

          – Ладно, Лиз. Может, я ошибся… – произнес он, приготовившись к последнему испытанию. Ничего он ей не скажет. Только бы поскорей закончить и этот разговор. Потому что нет у него сил. Сердце – ноет. Уже не разрывается, а тупо давит. Как будто, так и положено ему – всегда болеть. Завтра же, нет, в понедельник пойдет к врачу. Пусть делают любые тесты. И нужно купить медстраховку. Говорят, семейная стоит дешевле.    

          – Почему ты молчал? И что же случилось? И где ты ночевал?   

          – Все нормально, Лиз.  Просто какая-то машина проехала мимо дома, мне показалось… А ночевал у родителей, – соврал он. (На самом деле ночью полуживой добрался к дому фотографа их газеты.)

          Лиза стояла у окна к нему спиной. Смотрела в окно, на безлюдную темную улицу. В мареве за высокой оградой виднелись очертания могильных плит. А позади нее на стуле сидел человек. Ее родной, любимый человек. Голос у него – приглушенный, слова с трудом возникают и куда-то проваливаются. И лицо его – бледное, стеариновое.   

          Боже… Боже… Ведь это она во всем виновата. Погрязла в своих мелочных заботах, в своих «любишь – не любишь». Дура, верила ему, что в его статьях ничего опасного нет, мол, обычная работа газетчика.

Резко повернулась:    

          – Где сумка?