По пути Ясона

— Если я съем еще хоть один орех, у меня отрастет хвост, я начну лазать по деревьям и запасать орехи на зиму, — пожаловался Марк, когда наши снабженцы вернулись с закупок с очередными несколькими килограммами орехов.

Где растут чайные деревья, часто идут дожди, и, пока «Арго» двигался вдоль турецких чайных плантаций, мы часто попадали под ливни, увлажнявшие посадки. К этому времени каждый член экипажа знал назубок особенности остальных — приступы восторженности Джона Игана, некоторую неряшливость Сета (и его акцент кокни), из-за которой ему приходилось периодически перетряхивать рюкзак в поисках той или иной вещи; привычку верзилы Джонатана бродить в сумерках по палубе в поисках местечка для его могучего тела — естественно, при этом он спотыкался о тех, кто уже лег. «Ты стоишь у меня на голове», — укорил как-то вечером Марк из-под скамьи, на которой Джонатан простоял пару минут, высматривая свободное место и не подозревая, что встал на лысую голову нашего старшего гребца. Тим Редмен предпочитал спать на палубном настиле и по утрам выскакивал из спального мешка, протирая глаза, круглолицый и курносый, а шляпу надвигал так низко на лоб, что смахивал на медвежонка Паддингтона в хорошем настроении [6]

.

Бороды членов команды становились все гуще, тогда как прически укорачивались. В каждой гавани, в которую мы заходили, кто-либо неизменно выражал желание постричься и возвращался на борт с «ежиком» на голове. Так было на Гиресуне, в Титеболу и в Акчакале; в Трабзоне начальник гавани накормил нас отменным обедом в парке, смотревшем на море, а вечером местная знаменитость, исполнитель баллад, спел для нас песню об аргонавтах — турецких, английских и ирландских, которые одержимы идеей пройти на веслах по Черному морю.

Турецкие волонтеры прибывали и убывали; среди них были: бизнесмен, владевший автомойкой и выкроивший пару дней на морскую прогулку; студент-медик; ученик старших классов и так далее. Мустафа в день нашего с ним расставания объяснил мне, что добровольцами двигали любопытство, страсть к приключениям или даже стремление к идеалу. Сам Мустафа искал приключений, хотел завести новых друзей и найти себя: он завалил экзамены в стоматологическом институте и рассчитывал вернуть себе уверенность на борту «Арго». Он сказал, что за двадцать пять дней на галере многое узнал о себе, понял, что может справиться с физическими трудностями (еще бы — после стольких-то часов гребли под дождем, ночных вахт и спанья в скрюченном положении!). На прощание он прибавил, что доволен всем, кроме морской болезни и продолжительной гребли; как выразился он сам: «Порой здорово доставало».

К отъезду Мустафы команда начала выказывать признаки изнеможения. В последнюю неделю гребли вдоль турецкого побережья на нас словно опустилась летаргия. Причина отчасти была в психологии — люди берегли силы для рывка через советскую границу в Грузию. Отчасти же это состояние объяснялось тем, что все сильно устали — устали спать скрючившись, грести часами напролет, вскакивать среди ночи и снова хвататься за весла или ставить парус. Все выглядели потрепанными и изможденными, и три-четыре часа утренней гребли, прежде воспринимавшиеся как своего рода продолжительная зарядка, теперь превратились в изнурительный труд, лишенный всякого смысла. После четверти миллиона гребков мысль об еще одной сотне миль на веслах оптимизма нисколько не внушала. Все молились о ветре, пускай слабеньком, или посреди ночи, или под дождем. «Арго» проходил под конец сколько-нибудь существенное расстояние, лишь когда дул попутный ветер, а гребцы могли отдохнуть.

Как выяснилось, попутный ветер имел обыкновение задувать с наступлением темноты, так что команда спала все меньше и меньше, а галера двигалась параллельно береговым огням; нам изредка составляли компанию стайки черноморских дельфинов. Наш поход начался в краю олив, из которых в Средиземноморье повсеместно делают масло. Это край остался далеко позади, а в здешних местах масло некогда вытапливали из дельфиньей ворвани. Грецию мы покидали в конце весны, когда по утрам прозрачный воздух приятно холодил горло; в Черном же море мы очутились в разгар лета — вода парила, видимость была почти никудышной, над горами постоянно клубились тучи. На протяжении десяти дней подряд мы ни разу не видели солнца.