По следам Адама

Насколько доброжелательно нас встречали по приезде из Норвегии, настолько все от нас отвернулись теперь. Мы даже боялись разговаривать на родном языке в общественных местах. Понадобилось больше года, чтобы неприязнь к моей стране постепенно уступила место уважению. Когда США, наконец, вступили в войну, президент Рузвельт произнес речь, в которой отметил, что Германия могла бы выиграть Битву за Европу, если бы норвежцы не увели от нее и не передали союзникам свой торговый флот, третий по численности в мире.

Вообще, жизнь открылась нам своей мрачной стороной. Нам пришлось выехать из отеля и перебраться в дешевую комнатушку с видом на задворки портовых зданий. Вся обстановка состояла из газовой лампы, колченогой кровати, стола, стула да видавшей виды колыбельки для маленького Гора. Окно без занавески выходило на большой угольный склад, освещенный одним-единственным фонарем. Хозяйка нам досталась не лучше комнаты — вредная, подозрительная и крикливая, и ее характер отнюдь не улучшился, когда она узнала, что мы из Норвегии.

Никто не мог сказать, сколько продлится война. Мне предстояло найти какую-нибудь временную работу. Каждый день у дверей бюро по трудоустройству выстраивалась длинная очередь. Я долго присматривался к ее завсегдатаям, а затем отпустил щетину, надел потрепанную кепку и встал в самый хвост. Сотрудники бюро интересовались у каждого его специальностью, и почти все называли себя плотниками или сантехниками — независимо от того, держали ли они хоть раз в жизни в руках пилу или гаечный ключ. Когда подошел мой черед, я отрекомендовался зоологом. Никто не знал, что это такое. Тогда я добавил: и этнолог. Тоже не помогло. В конце концов, меня спросили, умею ли я возить тачку. Я гордо отрекомендовался мастером этого дела, но работу все равно не получил. Дело в том, что я приехал в Америку по студенческой визе и не имел права на трудоустройство.

Дни шли и складывались в недели. Наши финансы таяли с угрожающей быстротой — мы уже получили наличные по последнему чеку, а Лив к тому же ждала второго ребенка. Нам приходилось экономить каждый кусок хлеба. Только тогда я осознал, как мне повезло родиться в той среде, где ежедневные завтрак, обед и ужин считались чем-то само собой разумеющимся.

На Фату-Хива во время сезона дождей нам доводилось оставаться без продуктов, но тем не менее в ручье всегда копошились раки, а с пальм время от времени падали кокосовые орехи. Здесь нас окружали только асфальт, закрытые окна да запертые двери. Только тот, кто испытал подобное, может понять чувства голодного человека, у которого дома сидят не менее голодные жена и ребенок, когда он смотрит на витрину ресторана и видит медленно вращающегося на вертеле золотистого цыпленка и вдыхает восхитительный аромат пищи всякий раз, когда открывается дверь, выпуская сытых посетителей и впуская новую порцию счастливцев.

Когда такой человек становится революционером, в основе его решения лежит вовсе не политика. Сытые люди не бунтуют.

И я тоже не мог отогнать от себя мысли о социальном несовершенстве мира. Почему я должен стоять здесь, без копейки, чтобы заплатить за жилье, смотреть на роскошные витрины магазинов и знать, что не смогу побаловать чем-нибудь вкусненьким моих дорогих Лив и Тора. И я был не одинок. Тысячи и миллионы людей, фактически половина обитателей Земли, страдали так же, как я, если не больше. Благополучные счастливцы любят порассуждать об истощении ресурсов и перенаселении планеты и предрекают грядущую катастрофу. Но для многих и многих катастрофа уже давно наступила, только они не могут читать и писать и никто не слышит их стоны.

Однажды, остановившись перед хлебной лавкой, я вдруг понял, что само существование моей маленькой семьи находится под угрозой.

Лив вела себя исключительно мужественно, точно так же, как на Фату-Хива. Ни одной жалобы, ни одного резкого слова. Я же часами расхаживал взад и вперед по комнате, то кипя от ярости, то впадая в пучину отчаяния. А затем наступил самый тяжелый день. Это было воскресенье. Завтра предстояло платить за жилье. Из денег оставалось всего несколько жалких грошей. Тридцать центов. Я мерил комнату шагами, как тигр в клетке. Лив встала, ничего не говоря, вышла на улицу и на последние деньги купила три сладкие булочки. Вместе с маленьким Тором мы отправились погреться на солнышке и сели на скамейку в парке Стэнли, глядя на каноэ, которое проделало путь отсюда и до самой Новой Зеландии. К черту мою замечательную теорию! Старый тотем, установленный рядом с каноэ, гораздо больше соответствовал нашему настроению. Гротескные фигуры карабкались вверх по шесту, а венчал его победитель, обладатель длинных когтей и хищных клыков. Я был готов упасть перед ним ниц и просить о помощи все силы рая и ада, где бы они ни находились, в небесной вышине, в подземных глубинах или в самых дальних тайниках моей собственной души.