По стальным путям

– Чему радуетесь? – спрашивает Борис, открывая глаза опять и разглядывая доктора внимательнее и с усмешкой. Усмешка та не над доктором: над самим собой. "Чего я трачу с ним время? работать или спать?" – думает товарищ Борис и косится на свой портфель, лежащий сбоку. – Революция его с'ела… интеллигент… слякоть".

Доктор, хихикая, прерывает:

– Чему радуюсь?.. не радуюсь, любезный товарищ, а скорблю, скорблю… Об ошибочке вашей скорблю… Их-хе-хе… ошибочка…

Молчание.

– Та-та-та, – выстукивают колеса. Холодный свет электричества падает на четырехугольную лысину доктора. Четырехугольная лысина раскачивается в холодном свете, по-пьяному, близко-близко перед глазами товарища Бориса. Товарищ Борис не может спать: маячит белым блеском четырехугольная лысина, в тени – узкие и острые, как новое перо, глаза, уши нудит бормотанье: "ошибочка, ошибочка-с". И товарищ Борис злится. Товарищ Борис с досадой восклицает:

– Да какая же ошибочка? Будете толком говорить или нет?

Доктор бормочет мелким голосом:

– Ай-яй-яй, узнать хочется… Приятно, весьма приятно поговорить… Какая?! – вдруг свирепеет доктор. – О, мудрецы с минусом! Архитекторы мировые! Самим надо знать, самим…

– Не знаем, – вяло перебивает товарищ Борис и встает с решительным видом, приготовляясь спать.

На лице доктора изображается страх. Кроме страха, товарища Бориса поражает какой-то странный разброд в выражении отдельных черт. Товарищ Борис крепко стоит перед доктором, расправляя крутые каменные плечи. Лицо покойно и выражает сонную скуку. Доктора же взгляд – лихорадочен, пьян, неподвижен. Вдруг доктор замахал руками, беспокойно завозился на диване.

– Да стойте же, стойте! Экая вы горячка! Поверьте, три года искал эту ошибочку… Вы вот сердитесь, не верите. А сердце болит. Чуяло оно, есть, есть ошибочка…

Румянец ярче вспыхивает на докторских щеках. Притягивает яркий румянец. Товарищ Борис уставился в этот румянец. Поймав себя на этом, переводит глаза товарищ Борис в глаза доктора и прерывает очень сухо:

– Вы пьяны, доктор.

Доктор осекается и садится.

Доктор с'ежил худые плечи и зыблется в ровном свете электричества. Грудь у него – клетка для воробья, обтянутая ветошью. Товарищ Борис курит – напротив – и думает: "маньяк, что ли? Чорт знает! Какая ошибочка?" – неприятное ощущение бежит по спине и плечам товарища Бориса. У него рафинированный мозг марксиста – и ощущение вдвое неприятнее. Товарищ Борис сердито расправляет каменные плечи. Он много крупнее доктора, – грудь, руки, плечи – все оковано кожаной курткой. Доктор все еще молчит, – сутулый и тощий.

Наконец, говорит тихо, без хихиканья, как долбит:

– Пьян? Верно, пьян! А только не мог бы я сказать другому так же. Русский я, жалею человека. А вы вот не такой. Вы все не такие… А впрочем, не от силы это, а от слабости вашей.

Товарищ Борис молчит. Ему не хочется задавать доктору никакого вопроса. Ждет, когда доктор скажет сам. Доктор же, не дождавшись ответа, весело хихикает и кладет свои руки кошачьим движением, как лапы, на колени товарища Бориса.

– Пьян? да?.. А как вы, дорогой товарищ, предполагаете? Революция совершилась в России какая? Ккклассовая, рррабочая? прролетарская? Скажите-ка…

Мысль доктора ясна. Товарищ Борис ловит ее мгновенно и невольно усмехается. С усмешкой и отвечает:

– Так, так… А знаете, доктор, то, что вы думаете – ерунда.

Доктор прискакивает на диване и раздраженно шипит:

– Ерунда!.. Хорошо-с, очень хорошо сказали. Только разрешите не поверить: по обязательству-с это сказано! Должны были! Наперед мне известно! Да-с! Разрешите наивно осведомиться: сколько годочков имеете за плечами?

Товарищ Борис строит серьезное лицо, отвечает:

– Годочков – двадцать восемь.

– Двадцать восемь! – лихорадочно кричит доктор. – Двадцать восемь, а за моими сорок! Не в осуждение подчеркиваю. Нет! Обязательство понятнее. Пьян? ерунда? Жестокие вы, страшные! И хоть бы от силы, а то ведь от слабости. От слабости, от слабости обязаны вы принять свою революцию, как рабочую! Обязаны! И одобряю. Чувствую, понимаю, что уперлись лбом в ошибочку… тпру… жалею… вот…

…голос доктора стал срываться…

– …для внуков, внуков… Революция не рабочей покажется. Мужицким духом будет пахнуть… сорок лет… историческая перспектива… жалею…

Доктор задыхался. Ловил руками воздух. Товарищ Борис выждал время, спросил:

– Мужицким духом?

– Да, да, мужицким духом! Темным! Беспросветным!.. Ой-ой, вредный душок! Задохнется социалистическая пролетарская. И вы задохнетесь! Поэтому и жалею вас и люблю. Подохнете – приду на могилу и поклонюсь вам. Тогда и жестокость оправдаю. С умилением, со слезами вспомню, как бросили в лицо: пьян! ерунда!.. А сейчас ненавижу, ненавижу! Россию мою, родную, русскую Россию за собой в петлю тянете. Зачем же, зачем, скажите?! Зачем? Пусть она нелепа, печальна, темна. Но вы душу ее, русскую душу, перестраиваете на чужой лад! Машина – вместо сердца! Механика – вместо святого трепета! А это гибель! Смерть! Понимаете ли, гибель! Смерть! Издыхающую Европу исцеляете Россией… ненавижу… Знаете, что я бы сделал?