По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»

Вот он сидит, уже полковник, в «чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперёд височками, как носил государь Александр Павлович», в своём «новом, чистом, светлом, убранном бюстиками, и картинками, и новой мебелью кабинете», рядом красивая жена его в новой кружевной пелеринке, какая была на княгине Юсуповой… К ним съезжаются гости, и Берг счастлив оттого, что «вечер был как две капли похож на всякий другой вечер… всё было, как и у всех», и в серебряной корзинке были точно такие же печенья, «какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других».

Этот идеал жизни враждебен Толстому прежде всего потому, что люди н е  д о л ж н ы быть одинаковыми. Стремление быть, как все, рождает мещанина, а мещанство, может быть, самая тяжёлая болезнь общества. Там, где граждане превратились в мещан, останавливается духовное развитие людей и страны, там невозможен прогресс.

Аккуратная и безобидная на первый взгляд психология Берга несёт с собой гибель нравственности. Не спешите смеяться над Бергом – он не смешон, а страшен. И в особенности потому, что его идеал счастья не умер, он есть и сегодня: красивая жена, новенькая с иголочки одежда, квартира – всё, как у других, как у всех… Посмотрите вокруг себя – разве вы не видите людей, замолкающих, как только разговор не касается лично их, истово убеждённых, что главное в жизни – их благополучие и продвижение по службе. Загляните в свою душу – вы уверены, что там не притаился Берг? Кто изгонит его, кто защитит вас от него, если не вы сами?

8. Наташа

Вы помните, как она появляется впервые: «бег… нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула» – и вот она: «в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что-то короткою кисейною юбкою, и остановилась посередине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко».

«Нечаянно, с нерассчитанного бега» она будет поступать не раз, и мы будем всё больше любить её именно за эту нерассчитанность поступков.

«Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка», – много раз Толстой беспощадно подчёркнет, что Наташа далеко не всегда красива; она не Элен; она бывает просто дурна, почти уродлива, а бывает прекрасна, потому что её красота – от внутреннего огня оживления, от душевной переполненности, которая не всегда открыта постороннему глазу.

Непрестанно в ней идёт какая-то своя жизнь, и свет этой внутренней жизни падает на Соню и Бориса, отражается в Николае и Пете, радует старого графа, волнует его жену; одна только Вера холодно, раздражённо и благоразумно осуждает Наташу: «Уж я, верно, не стану перед гостями бегать за молодым человеком…»

В тринадцать лет Наташа хочет быть взрослой, как все девочки в тринадцать лет. Она боится упустить что-то из манящей и недоступной жизни взрослых; ей надо скорей, немедленно всё решить и определить.

«– Так кончено?

И улыбка радости и успокоения осветила её оживлённое лицо.

– Кончено! – сказал Борис.

– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?

И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную».

Так началась её жизнь. В тот же день, во время обеда, «Наташа… глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд её иногда обращался на Пьера…»

Рядом сидит Соня и так же смотрит на Николая – она пронесёт через всю жизнь свою родившуюся в детстве любовь к нему; всё в её жизни будет правильно – слишком правильно и потому бедно. А Наташа, в своих заблуждениях и горестях, не растеряет, а увеличит своё душевное богатство и в конце концов принесёт его тому самому Пьеру, на которого сегодня случайно обращается её оживлённый взгляд.

Она переполнена жаждой жизни – вот в чём секрет её очарования. За один только день своих именин она успевает пережить и перечувствовать столько, что другой девочке хватило бы на полгода. С ней происходит так много событий, потому что она жадно ищет их.

Ещё утром она бегала по дому с куклой и беспричинно смеялась, спрятав лицо в одежде матери. Потом подсматривала и подслушивала разговор Николая и Сони – это нехорошо, Наташа знает, что нехорошо, но не может удержаться – очень интересно! Потом было объяснение с Борисом, и всё решилось навсегда, и это было счастье. За обедом она поспорила с Петей, что при всех взрослых гостях спросит, какое будет пирожное, – и спросила, и пререкалась через стол с самой Марьей Дмитриевной, которой все боятся, а Наташа не боится.

После обеда выяснилось, что куда-то пропала Соня, и Наташа нашла её, плачущую на сундуке в коридоре, и сама, «распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребёнок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала».

Вовсе не одна только жизнерадостность переполняет её – и сочувствие, и жалость к Соне, и злится она на Веру, услышав Сонины сбивчивые слова, она сразу догадалась, что не обошлось без Веры, что уж непременно Вера сказала что-то неприятное…