По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)

В новом доме куда просторнее,Больше квартир, больше людей.И эти люди куда достойнееВ смысле чувств, в смысле идей…

Эти стихи не следует понимать буквально. Слуцкий действительно не любил писательских сборищ. Как постоянно работающему поэту, ему нужно было уединение, даже одиночество. Но он не был парией в среде писателей. Как он ощущал себя частью народа («Я — часть его…»), так же не отделял он себя и от писателей. Нередко ему были ближе «чувства и идеи» тех, кто «вставал затемно», но он не был безразличен к мыслям тех, кто писал для «восемь часов служащих». Его волновали судьбы писателей, литературные репутации, их взлеты и падения, метаморфозы взглядов и поведений, реакции на общественные явления — даже и окололитературные сплетни. И хотя Слуцкий меньше всего был подвержен влиянию в оценке общественных явлений и особенно в вопросах стиля, его не оставляли равнодушным мнения соратников по писательскому цеху о нем самом. К мнению тех, чьи литературные пристрастия и вкусы решительно отличались от его собственных, относился равнодушно.

По мнению большинства вспоминающих о Слуцком, он был человеком общительным. Но в его общительности не было неразборчивости — а тем более в выборе друзей, людей, близких по духу, симпатичных или антипатичных. Космополитская кампания воздвигла баррикаду между писателями. Тех, кто активно выступал против «космополитов», писателей, особенно близких к власти и облеченных ее доверием, Слуцкий называл «людьми зазорными». Соответственно и относился к ним. Но «баррикада» Слуцкого в основном была воздвигнута не между «своими» и «чужими», а между талантливыми и бездарными.

Круг друзей-писателей был не широк, но устойчив. В довоенное время это Михаил Кульчицкий, Давид Самойлов, Павел Коган, Сергей Наровчатов, Исаак Крамов, Елена Ржевская, Михаил Львовский. После войны — оставшиеся в живых из довоенных и новые: Юрий Трифонов, Владимир Корнилов, Борис Рунин, Леонид Мартынов, Наум Коржавин, Николай Глазков, Владимир Огнев, Лазарь Лазарев, Бенедикт Сарнов.

Широк был круг тех, с кем складывались близкие дружеские отношения (в том числе и с писателями старшего поколения).

В этом смысле особенно характерны отношения и оценки, сложившиеся во время итальянской поездки 1957 года. Слуцкий выразил это в стихотворении «Рубикон» и в нескольких незавершенных прозаических зарисовках, найденных в его архиве:

Нас было десять поэтов,Не уважавших друг друга,

Но жавших друг другу руки.Мы были в командировкеВ Италии. Нас таскалиПо Умбрии и Тоскане….............................Старинная тарахтелка —Автобус, возивший группу,Но гиды веско и грубоИ безапелляционноКричали термины славы.Так было до Рубикона.А Рубикон — речонка

С довольно шатким мосточком.— Ну что ж, перейдем пешочком,Как некогда Юлий Цезарь, —Сказал я своим коллегам,От спеси и пота пегим.Оставили машину,Шестипудовое брюхоПрокофьев вытряхнул глухо,И любопытный Мартынов,Пошире глаза раздвинув,Присматривался к Рубикону,И грустный, сонный Твардовский

Унылую думу думал,Что вот Рубикон — таковский,А все-таки много лучшеМосква-река или ПрипятьИ очень хочется выпить,И жадное любопытствоЛучилось из глаз Смирнова,Что вот они снова, сноваВедут разговор о власти,Что Цезарей и сенатыТеперь вспоминать не надо.А Рубикон струился,

Как в первом до P. X. веке,Журча, как соловейка.И вот, вспоминая каждыйПро личные Рубиконы,Про преступленья закона,Ритмические нарушенья,Внезапные находкиИ правды обнаруженье,Мы перешли речонку,Что бормотала кроткоИ в то же время звонко.Да, мы перешли речонку.