По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)

Борис Слуцкий так и не написал эту книгу и никогда не печатал это стихотворение: оно было впервые опубликовано в 1993 году Викторией Левитиной. Самое важное в этом «багрицком», революционно-романтическом, якобинском, чтобы не сказать — чекистском, стихотворении — это душа, «зажатая, как палец меж дверей». Здесь — исток того пути, на котором появятся уже не «багрицкие», но едва ли не «достоевские» шедевры зрелого Бориса Слуцкого:

Я судил людей и знаю точно,Что судить людей совсем не сложно, —Только погодя бывает тошно,Если вспомнишь как-нибудь оплошно.Кто они, мои четыре пудаМяса, чтоб судить чужое мясо?Больше никого судить не буду.

Хорошо быть не вождем, а массой.Хорошо быть педагогом школьным,Иль сидельцем в книжном магазине,Иль судьей… Каким судьей? Футбольным:Быть на матчах пристальным разиней.Если сны приснятся этим судьям,То они во сне кричать не станут.Ну, а мы? Мы закричим, мы будемВспоминать былое неустанно.

Опыт мой особенный и скверный —Как забыть его себя заставить?Этот стих — ошибочный, неверный.Я не прав.Пускай меня поправят.

Не раз и не два возвращался Борис Слуцкий к своему «особенному и скверному опыту». Не раз и не два объяснял себе и другим, почему не захотел оставаться среди «вороненых воронов республики», почему решил все же стать «не вождем, а массой» — и никогда, никогда не использовать своих юридических навыков, знаний, своего юридического диплома. «Страшное» право решать судьбы людей, которое давала должность следователя, было ему «ни к чему».

Пристальность пытливую не пряча,С диким любопытством посмотрел

На меня                угрюмый самострел.Посмотрел, словно решал задачу.Кто я — дознаватель, офицер?Что дознаю, как расследую?Допущу его ходить по свету яИли переправлю под прицел?Говорит какие-то словаИ в глаза мне смотрит,

Взгляд мой ловит,Смотрит так, что в сердце ломитИ кружится голова.Говорю какие-то словаИ гляжу совсем не так, как следует.Ни к чему мне страшные права:Дознаваться или же расследовать.

Война исправила роковую для всей судьбы Слуцкого-поэта ошибку военкомата. Он перешел на политработу.

Если отбросить время на госпитальной койке, в команде выздоравливающих и на формировании в Пугачеве, то в должности следователя на фронте Слуцкий пробыл не более полугода. В декабре 1942 года он уходит в батальонные политруки.

В письме мне от 22 января 1943 года — он сообщает: «замкомбатствовал». В конце сообщает: «О себе. Я начал службу с начала. Получил <звание> гвардии лейтенанта /не юридической службы!/ и ушел на политработу /с середины октября/. Повидал много кой-чего. Сейчас — старший инструктор политотдела дивизии. Начальство в некотором /очень небольшом/ роде». Борис пишет о такой важной для него перемене как бы между прочим, так как большая часть письма не об этом, главном в его собственной судьбе. В начале стоит: «Самая похабная для меня новость за эти полтора года: Павел Коган убит у сопки Сахарная под Новороссийском месяца два тому назад. Об этом мне сказали начальства из Литинститута, с которыми я говорил по телефону».