По ту сторону чуда

Брок вышагивал так быстро, словно главной его целью было как можно скорее и дальше уйти от сердобольной старушенции. Мирон, а особенно Сашенька, которая не забывала фотографировать все вокруг, едва поспевали за сыщиком, то и дело переходя с шага на бег. И первой не выдержала девушка, которой, вдобавок ко всему, при таком темпе колотила по боку висевшая на плече сумка с ноутбуком.

– Папа, – шумно дыша, остановилась она, – ну куда ты так разогнался?

– В агентство, куда же еще? – затормозил и недовольно оглянулся сыщик.

– Но ведь сегодня выходной, – тоже отдуваясь, сказал Мирон. – Я думал, мы идем к вам… то есть к Олегу Константиновичу домой.

– Я… то есть он – сейчас в офисе, – заявил Брок. – Плюс-минус десять минут.

– Это как? – не поняла Сашенька.

– Очень просто. Одно из трех: или он сейчас там, или он там был в течение последних десяти минут, или он там будет в течение следующих десяти минут. Ну, возможно, пятнадцати. Вряд ли больше.

– Почему вы так уверенно это говорите? – поразился Мирон.

– Потому что я себя знаю, – усмехнулся Брок.

– Но как вы можете знать, что Олег Константинович вообще пойдет… или пошел сегодня в офис?

– А вы песню помните? – внезапно развеселился сыщик и пропел: – Словно мухи, тут и там, ходят слухи по домам, а беззубые старухи их разносят по умам!..

– Я не знаю такой песни, – подумав, сказал юноша.

– А я знаю! – засмеялась Саша. – Это Высоцкий. Да, папочка?

– Ага, – расплылся в улыбке Брок. – Кстати, что-то мы в последнее время хмурые такие, злые, нервные… Может, пока идем, развеемся немножко? Поиграем, так сказать, в нашу любимую «угадайку»?

– Ура! – захлопала в ладоши Сашенька. – Давай-давай! Только Мирон, наверное, не умеет?..

– Научите, – заинтересовался парень. – Я люблю интеллектуальные игры.

– Понимаешь, – с жаром заговорила девушка, – мы с папой играем так: один загадывает песню. И говорит из нее строчку. Но не ее настоящие слова, а такие, у которых обратный смысл. Ну, например, вместо «смело, товарищи, в ногу» можно сказать «с опаской, неприятели, вразнобой». А остальные угадывают настоящие слова, а кто угадает и споет эту строчку, тот и будет загадывать следующую песню. Понятно?

– Понятно… Только зачем ты такую песню нехорошую выбрала для примера? Ее ведь знаешь кто пел? – нахмурился Мирон.

– Ой, – зажала рот ладошкой Саша. – Я и забыла. Для вас же они врагами были?

– А для вас друзьями, что ли? – совсем грозно свел брови юноша.

– Вы еще подеритесь, – насупился Брок. – На политической, так сказать, почве. Кстати, доченька, Мирону трудно будет с нами играть. Или нам с ним… Нам ведь придется выбирать только старые песни. Вряд ли в этом мире наши певуны существуют. А если и существуют, то уж сомневаюсь, знаете ли, что они те же самые песни поют. «Не думай, – как говорится, – о секундах свысока» или, извините за выражение, «Зайка моя»… Но давайте попробуем. Вот я как раз и песенку вспомнил, которую, так сказать, все присутствующие знать должны. Слушайте: «Лес, нет лес вот здесь, остановка близка стоит. За тем лесом звонким согревался ездок».

– Ну, это просто, – заулыбался Мирон и вдруг красивым, сочным и густым баритоном пропел: – Степь да степь круго-о-ом! Путь далек лежи-и-ит… В той степи-и глухо-ой за-амерзал ямщи-и-ик!..

– Угадал! – шлепнул кулаком по ладони сыщик. – Давай ты теперь загадывай.

– Слушайте! – поднял руки Мирон. И заговорил размеренным речитативом с подвываниями, словно провинциальный поэт на вечере встречи единомышленников: – Подо мно-о-ой раздви-и-инулась струбци-и-иной че-о-орная тьма-а!..

– Ужас какой, – поежилась Сашенька и даже остановилась. – Вот это уж точно что-то из вашего, из параллельного. Струбцина какая-то…

– Струбцина – это инструмент такой, – пояснил сыщик. – Сжимает что-нибудь друг с другом. У мясорубок старых снизу такая была, чтобы их к столу крепить, например. Только вот что это за песня, я тоже не знаю. Может, и правда про мясорубку? Так сказать, ужасы войны воспевает. Как раз Мирон и выл соответствующе. Словно сирена. Не та, которая в древних мифах на острове в океане, а та, что «воздушная тревога» и прочие прелести.

Мирон развеселился. Пожалуй, впервые за все время знакомства отец с дочерью видели его таким. Юноша подпрыгивал, приседал, прижимая руки к животу, и хохотал, хохотал, хохотал… И делал это столь заразительно, что Сашенька невольно стала подхохатывать. Словно эдакий бэк-вокал. А заодно и подтанцовка. Причем получалось почему-то так, что, когда Мирон подпрыгивал, Саша приседала, и наоборот.

Зато Брок, напротив, глядя на веселящуюся молодежь, начал мрачнеть. На его серые глаза наползла тень. Причем вполне даже буквально – радужка стала почти черной. А может, это просто зрачки у него так сильно расширились, кто знает. Брок отвернулся и украдкой взмахнул рукой, словно вытирая сбежавшую слезу.

– Папа, ты чего?.. – перестала смеяться Сашенька. – Почему ты расстроился?

– Да как же? – резко повернулся к ней сыщик. – Как же мне не расстраиваться, когда он… когда ты… когда все вы, молодые, такие циничные! Так относиться к святому!