По ту сторону фронта

Параллельно столбам — старые тесовые кладки; по ним, должно быть, ходили наши пограничники. А сейчас партизаны уселись на этих кладках, на грудах валежника, на сухих стволах деревьев. Закурили. Разговорились. О наших будущих делах. Снова вспомнили Белоруссию. И тут Есенков, пуская из-под усов дым, сказал:

— В Белоруссии был у нас комиссар. Немцы знали про комиссара Бринского. Гонялись. Искали… А пускай они его и теперь ищут и дальше будут искать… А?..

Он оглядел всех и на меня глянул, хитро прищурив один глаз.

— Пускай ищут. Будто бы комиссар Бринский так и остался в Белоруссии… А у нас здесь будет уже не комиссар, а будет… Ну, пускай будет у нас дядя Петя.

— Дядя Петя, — повторил кто-то, и, должно быть, это понравилось. Замысел сибиряка был понятен.

— Правильно!

— А как вы думаете, товарищ комиссар?

— Согласен, — ответил я.

— Ну, и фамилию надо этому дяде Пете другую.

— Украинскую… Ну Иваненко, что ли, или Петренко по отцу.

— Страшную надо, чтобы немцы боялись.

Анищенко предложил:

— Давайте по нашей профессии — Перевертайло, потому что мы поезда перевертываем.

— Это хорошо!

^{Командир отряда А. А. Анищенко}

^{Переход из Белоруссии на Украину}

^{Командир отрядов М. С. Корчев}

^{Хочинский партизан Адам Левкович}

Я молча слушал и в обсуждении своей собственной будущей фамилии участия не принимал. Но мне вспомнилось, что у нас в Чонгарской дивизии командовал конно-артиллерийским полком Перевертайлов, а я у него был комиссаром. Ну что же? Возьму ее, потому что она действительно подходит и звучит угрожающе. И дядя Петя — тоже подходящее имя. Подумают, что это на самом деле старик какой-нибудь, дядька с бородой по пояс. А там — вокруг Выгоновского озера — пускай разыскивают фашисты комиссара Бринского. Чем больше им беспокойства, тем лучше… И когда ребята спросили меня, я коротко ответил:

— Согласен.

— Только уговор — чтобы всерьез. Чтобы с этих пор — дядя Петя — и никаких. Строго.

— Строго, — подтвердил я.

— И на базу надо сообщить, чтобы знали.

— Сообщим.

Разговор, начавшийся шуткой и сначала принятый как шутка, обратился в серьезное решение. Так за мной и осталось имя «дядя Петя». К нему как-то по-особенному легко и быстро привыкли. И называли меня так, и рапорты писали на это имя, да и после войны для многих я так и остался дядей Петей.

Помню, в этот же день на походе отбились ребята в сторону, в кусты, и кричат:

— Товарищ… товарищ дядя Петя, тут орехов сколько насыпалось! Их тут собирать некому — мы полные карманы наберем. И терновник морозом хватило — он еще слаще стал… Товарищ дядя Петя!..

Может быть, они нарочно сообщали об орехах, чтобы в первый раз назвать меня по-новому, для практики. А я с непривычки даже не сразу понял, что это ко мне обращаются, и только рассердился насчет орехов. Крикнул не останавливаясь:

— Да что вы — дети? Орехами увлекаетесь. Некогда нам. Не отставайте!

— Мы и не увлекаемся, товарищ дядя Петя, да уж больно тут места хорошие. Вон глядите, озерцо какое. Сюда бы летом в мирное время на выходной приехать… А орехов и сейчас можно набрать.

— Ладно. Приедем и наберем. Все будет наше, когда фашистов выгоним.

* * *

Шли дальше. Обедали в какой-то деревне, не доходя Храпуни. Крестьяне, перетерпевшие от немцев не меньше, чем белорусские, встречали партизан хорошо. Однако ночевать у них мы не могли — так учил нас долгий и тяжелый опыт — и еще засветло покинули деревню.

По пути «разбомбили аэродром». Это грозное выражение вовсе не обозначало боевую операцию: просто-напросто ребята нашли в чаще леса диких пчел и воспользовались их медом. Вскипятив воду в ведре, бросили соты в кипяток. Воск всплыл, а из воды получилось что-то вроде душистого медового чая. А если в него положить сухих веточек дикой малины, он становится еще душистее и приобретает бледно-желтый цвет: совсем как в ресторане чай с лимоном. Этим чаем мы и поужинали. А спать улеглись, зарывшись в стогах сена, — самый лучший, самый теплый ночлег. За ночь выпал снежок, покрыл белыми шапками наши убежища, и под ними нам спалось еще теплее, еще спокойнее.

На другой день, случайно, на лесной дороге встретились мы с ковпаковцами. Это была небольшая группа разведчиков: трое конных и пятеро на подводах. Ребята — как на подбор — молодцеватые, рослые, в кубанках, украшенных красными лентами и лихо заломленных набекрень. И лошади хороши. Я — старый кавалерист — полюбовался и немного позавидовал. Полюбовались и наши бойцы: вот настоящие партизаны!

Вместе с ними мы остановились, перекурили, угощая друг друга, похваливая, как водится, и свой, и чужой табак. Разговорились по-дружески. Наши собеседники очень гордились тем, что они ковпаковцы. Особенно один — румяный и круглолицый. Картинно подбоченясь, сдвинув на самый затылок белую кубанку и потряхивая русым чубом, он рассказывал: