По ту сторону костра

— Сопляк, — выпалил Дормидонтович. — Шкуру — продать, а за мясо, что не сожрал, большие деньги ученые в Хабаровске дали бы. А то — жалость обуяла! Всех бы жалел. Чего ж косулю пристрелил?

— Одного зверя человек еще может убить, а другого уже не имеет права. Перед всей землей он за них в ответе, за каждую белку, за каждого птенца.

Савельич усмехнулся и, вынув из-за пояса топор, пошел рубить дрова для костра. Очевидно, в его отсутствие миролюбиво настроенный Андрей окончательно рассорился с ершистым Дормидонтовичем. Андрей сидел насупившись, а хмурый Дормидонтович свежевал косулю и ворчал:

— Беззащитную да безобидную животную можно убивать, выходит, а лютую тигру — нет?

Андрей сидел, облокотившись о колени, и молчал.

Савельич разжег костер. В ярком свете солнечного дня пламя было почти невидимо, только курился высоко над сучьями сизый дым, поднимался столбом и распластывался над вершинами.

— Покажи-ка ногу, — сказал Савельич.

Андрей размотал рубашку, которой была обернута раненая нога.

— Однако, как же ты шел?

— Вот так.

Дормидонтович глянул на ногу Андрея через плечо Савельича, полез потом в котомку, достал бинт.

— Этак на одной можно остаться. Андрей благодарно кивнул ему:

— Подживет.

— Спирт достань, свояк. Первое дело — спирт. Видишь, куда огонь пошел.

Промыв спиртом рану, Савельич передал бутылку свояку. Тот прикинул глазом, что там осталась добрая половина, залпом осушил бутылку, понюхал обшлаг суконной куртки.

— Коль тигров на волю отпускают, то и это совсем не грех. Ты, Андрюха, подумал, что зверь-то всем нам принадлежал, не один ты хозяин? А? Подумал? Свадьбу-то на что играть станешь? Али втихую его дочку к себе перетянешь? У нас такого обычая нет. У нас с этим делом строго.

Андрей и Савельич молчали.

— Во второй тигре твоей доли нет, — отрезал Дормидонтович.

— Коли захочет за меня — подождет, — не стерпел Андрей.

Разрывая бинт, чтобы закрепить повязку, Савельич с сердцем сказал:

— Круто берешь, парень.

— Каков есть, Игнат Савельич. Поднявшись, Прокопьев обратился к свояку:

— Нарты какие ни на есть связать надо. Не может он идти.

— Дойду.

— Ты, парень, не ершись. Постарше тебя — знаем, — проговорил Савельич. — Сказано — на нартах. Нарежем ремней из шкуры косули и свяжем нарты.

Так и сделали.

Доставив Андрея в райцентр в больницу, охотники договорились с ним об отлове восьми кабаньих подсвинков и ко времени, когда он выздоровел, были уже дома. Ловля прошла удачно.

В то пасмурное утро Савельич ненароком видел в окно, как Аннушка разговаривала с Андреем, и догадался, о чем шла речь. Он не обмолвился с дочерью ни единым словом о своем отношении к поступку Андрея, хотя знал, что среди охотников в поселке ходят про него нелестные слухи. Но он отмахивался. Теперь, глядя на ссутулившуюся спину ковылявшего к своему дому Андрея, Прокопьев понял, что настал его срок сказать свое слово.

И когда Анна пришла в дом, Савельич хлопнул ладонью по столу:

— Не твое дело путаться в мужские дела.

Сказав это, подумал, что начал совсем не с того, с чего надо. Анна покосилась на отца заплаканными глазами и, резко скинув с плеч полушубок, ответила:

— А ты не лезь в бабьи. — И вдруг, опустившись на лавку, заплакала снова. — Сами затравили меня. Как мне жить-то с ним после таких насмешек? Разве можно мне с ним… И-их, люди!

— Кому ты такая нужна? — сказал Савельич, и опять подумал, что не то говорит, не о том.

Анна вскинула на отца заплаканное лицо, по-детски вытерла пальцем слезы:

— Ты мою мать взял? Ему тигра дороже меня. Он любовь мою по ветру пустил. А ты все молчишь, молчишь. Смеются над ним, а ты молчишь. И ты с ними! А я не могу без него. Все равно уйду.

— Иди, я не против. Только ведь стыдно, когда курицу яйца учить начинают. Не к чему, однако, тигру-то было убивать. Отпустить-то — это вернее. Потому как гибнет краса тайги. Зол еще больно человек, жесток. Надо, не надо — тянет из тайги. А он по-хозяйски. И смеялись-то над ним потому, что самим горько было. Обидела-то ты его крепко?

Аннушка кивнула.

— Ну и поди, скажи: мол, сдуру, понапрасну. Анна выпрямилась.

— Еще чего? Сам пусть опять придет. Коль любит — придет. А не придет — сама пойду… через неделю.

— Круто гнешь, Анна.

— Мне с ним жить, не тебе.