По ту сторону ночи

Моя ноша сразу показалась мне невыносимо тяжелой. Для того чтобы лямки рюкзака не так сильно врезались в плечи, подкладываю под одну из них свернутое полотенце, а под вторую — запасную портянку. Увы, тяжесть мешка нисколько не уменьшилась. Я иду, сильно наклонившись вперед, и смотрю только себе под ноги, чтобы не свалиться. С такой тяжестью и на гладком месте упасть нехорошо, а среди зыбкого каменного хаоса — опасно!

Впереди, натужась, равномерно шагает Таюрский, за ним Куклин. Бонапарт неясной, растворяющейся в жарком мареве запятой плетется где-то сзади. Когда я отрываю глаза от земли и смотрю на них, у меня невольно всплывает воспоминание о носильщиках тяжестей (муша) в старом Тбилиси. Этим ремеслом занимались обычно курды. Идет, бывало, такой муша, а на спине у него пианино; громадный полированный ящик в такт колеблющейся походке тихо позванивает струнами. Смотришь и думаешь: вот-вот сейчас свалится человек под этой непомерной тяжестью. Нет, не падает, идет и идет себе, бедный муша!

Наш путь пролегает то по ровным, как биллиардный стол, участкам гладкой разлившейся лавы, то пересекает гребенчатую поверхность канатных лав, то вдруг упирается в торосистые поля глыбовых базальтов, больше всего напоминающие взломанную ледоходом реку. Мы переваливаем через океанские волны валов коробления и огибаем огромные купола лавовых пузырей.

Труднее всего приходится, когда дорогу преграждает обширный провал. Обойти его невозможно: слишком большой крюк — нужно пересекать! Сбрасываем с натруженных плеч громадные мешки и осторожно поодиночке спускаемся с ними на всклокоченное лавами дно, до которого по крайней мере четыре, а то и восемь метров. Провалы всегда вытянуты вдоль лавового потока; их длина достигает нескольких километров, а ширина сотен метров. Ходьба по хаотическим нагромождениям базальтовых глыб на дне таких провалов — сплошная мука. Каждый из нас превращается в эквилибриста, балансирующего то на лезвии, то на кончике ножа! В довершение бед острые глыбы базальта часто неустойчивы и подворачиваются под ногой в самый неподходящий момент. Приходится точно рассчитывать каждое движение. Прицеливаешься, прыгаешь, опять прицеливаешься, опять прыгаешь — и так до тех пор, пока опасное место не остается позади.

Через час такой ходьбы я уже ни о чем не думал, кроме отдыха. Нестерпимо горели подошвы ног, острой судорогой сводило плечи, а в глазах расплывались, уходя из фокуса, пятнистые от лишайника базальты.

Мы садимся на гладком склоне лавового вала с, чудесными сплетающимися жгутами структуры течения. Но мне сейчас не до вулканологии — отдыхать, отдыхать!

Сняв рубашку, смотрю на свои пострадавшие плечи. На загорелой коже отчетливо видны красные пятна. Через некоторое время на этих местах несомненно появятся синяки. Такая же картина и у Саши с Бонапартом. У Пети на плече не пятна, а ссадины и синяки, и он жалуется на резкую боль в плечах и коленях. Еще бы, попрыгай по глыбовым лавам с трехпудовым мешком на спине!

— Так дело не пойдет, — говорю я, — мы плохо рассчитали свои силы. Давайте выберем какое-нибудь заметное место у края потока и оставим там еще часть груза. В крайнем случае за продуктами можно будет вернуться сюда двоим, пока двое будут работать на вулкане.

— Нет, давайте дотерпим до вечера, — возражает Петя. — Нельзя же устраивать лабаз в часе ходьбы от лагеря. Нет никакого смысла!

— Дело не в смысле, а в силах, Петя!

— Ничего, осилим, не беспокойтесь!

Двадцатиминутный отдых кажется слишком коротким.

С сожалением отбросив давно докуренные папиросы, натягиваем несколько охладившуюся на ветерке обувь, взгромождаем мешки и трогаемся дальше.

Вскоре наши мучения увеличиваются жарой и вызванной ею жаждой. Черные базальты жадно поглощают солнечное тепло; к двум-трем часам дня на поверхности лавового потока становится жарко, как в африканской пустыне. Сходство подчеркивается абсолютной безжизненностью этой зловещей каменной долины. Ни деревца, ни кустика, ни травки; только черные, источающие сухой жар лавы, на которых пестреют лишайники. Я ловлю себя на мысли, что из-за очередной глыбы вот-вот появятся заросли колючих кактусов!

Как-то мне пришлось вести геологические работы в пустыне на границе с Ираном, но и там сжигающее солнце не было столь яростным и беспощадным, как тут, в Заполярье. Удивительный парадокс природы, в который трудно поверить, не испытав его на собственном опыте!

К сожалению, мы не предвидели такой жары и не захватили с собой ни глотка воды. Вместе с усталостью в нас нарастает вызванная жаждой слабость; мы все чаще останавливаемся для отдыха и курения. Во рту у меня давно уже горько и сухо. Я с трудом раз за разом проглатываю отравленную никотином слюну и считаю пройденный путь не километрами, а шагами. Сто шагов, двести, триста, четыреста, четыреста пятьдесят, четыреста девяносто девять, пятьсот. Стой! Отдых!