По ту сторону ночи

— Я же говорил, что это птичка величиной с лошадь, — продолжает балагурить Петя.

Мы так и не узнали, с чьим следом нам довелось встретиться в долине Монни. Вернее всего это были лапы лебедя, но какого-то уж очень крупного.

В полдень слева от нас за выжженной полосой леса я наконец вижу край базальтового потока. До него не

меньше километра, но уже отчетливо вырисовываются глыбовые нагромождения, которыми с обеих сторон обрамлен всякий лавовый поток. Итак, мы уже подходим к цели!! Перебредаю на правый берег Монни, чтобы, как только одна из ее бесчисленных петель подойдет к лавам, подняться на поток. Однако капризная река еще долго продолжает петлять, то приближаясь к лавам, то удаляясь от них. Мне не хочется брести через болото, кроме того, не стоит отставать от лодки; я иду, почти не отрывая глаз от черных базальтов и изредка вздрагивая от близких выстрелов. Это идущий впереди Петя бьет уток, которых здесь очень много. Впрочем, на одном из поворотов реки он подстрелил и довольно крупного гуменника.

Около шести часов вечера река наконец вплотную подходит к лавовому потоку. С этого момента мы перестаем быть только путешественниками, а становимся еще и вулканологами! Предоставив всем остальным двигаться с лодкой дальше, я беру свой геологический молоток и выхожу на поверхность базальтов.

Налево от меня, на западе, находится уже пройденное окончание лавового потока, до которого отсюда не меньше пяти километров. Постепенно понижаясь, неровная его поверхность сливается с болотистой тундрой. Направо базальтовый поток, все увеличиваясь в мощности, тянется к верховьям Монни. До них от меня не меньше шестидесяти километров. Я вижу там только бесконечную пелену черных как уголь базальтов. Она уходит далеко за горизонт на восток, где сейчас над синеющим горным хребтом громоздятся кучевые облака. Лавовый поток от края до края заполнил широкую долину реки. Подчиняясь ее направлению, он вытянулся с востока на запад гигантской темной лентой, к истокам которой мы с таким трудом пробиваемся вот уже больше месяца. Где-то там на дальними облаками и за голубым дрожащим маревом летнего вечера скрывается еще никем не виданный, но уже окрещенный мной Анюйский вулкан!

Повернувшись к реке, отыскиваю глазами лодку. Подойдя к базальтам, Монни резко изменила свой характер. Она сразу перестала петлять, а, вытянувшись в струнку, тихо заструилась вдоль южного края потока. Выжженные пожаром берега остались позади; тонкая ниточка реки голубеет сейчас сквозь пышную зеленую рамку. В просветах иногда видна лодка; она, далеко опередив меня, беззвучно скользит по воде. Таюрский и Куклин бредут рядышком, о чем-то оживленно беседуя; еле видна сгорбившаяся над рулем фигура Бонапарта.

Жадно впитывая в себя новые впечатления, стараясь не пропустить ничего интересного, я шагаю по базальтам вслед за лодкой.

Лавовый поток имеет здесь в ширину не меньше двух километров. Со стороны реки вдоль всего южного его края тянется приблизительно пятидесятиметровая зона так называемых глыбовых лав. Это и в самом деле хаотическое нагромождение оплавленных и окатанных глыб базальта самого разнообразного диаметра — от дециметра до одного-двух метров. Оно образовалось еще в то время, когда раскаленная лавовая река двигалась вдоль долины Монни. К краям движущегося потока непрерывно оттеснялись обломки уже застывшей лавовой корки, которые продолжали еще некоторое время перекатываться в виде рыхлых глыбовых скоплений. Перекатываясь, горячие куски базальта быстро обтирались друг о друга, теряли свои острые углы и приобретали округлую, а иногда и шарообразную форму. В некоторых случаях они были еще достаточно горячими и спекались в довольно прочный агрегат. Обычно, однако, остывшие глыбы нагромождались друг на друга, образуя крайне неустойчивые валы. Ходить по ним очень трудно и даже опасно.

Совершенно такую же картину можно видеть во время ледохода на больших реках. Льдины оттесняются течением к берегам, где они с шумом и треском громоздятся в высокие, непрестанно обваливающиеся под собственной тяжестью барьеры.