По воле судьбы

Семейная традиция ненавидеть Цезаря привела к тому, что Квинт Цицерон не знал генерала так хорошо, как большинство других легатов, и еще не решил, какую позицию занять по отношению к Цезарю. Он понятия не имел, как отреагирует Цезарь, если один из его старших легатов пошлет тревожное сообщение, не подтвержденное ничем другим, кроме покалывания в левом большом пальце и предчувствия, что готовится большая неприятность. Он поехал в Британию с Цезарем, получил интересный опыт, но не тот, который позволил бы ему понять, какую свободу Цезарь предоставляет своим легатам. Цезарь лично принимал решения с начала до конца экспедиции.

Очень многое зависело от того, как он поступит сейчас. Если ход будет неверным, ему не предложат остаться в Галлии еще на год или два, и его ждет участь Сервия Сульпиция Гальбы, провалившего кампанию в Альпах. Того отправили в Рим с самыми хвалебными отзывами, но никто им не верил. Все понимали, что Гальба проштрафился, и втихомолку посмеивались над ним.

— Не думаю, — ответил он наконец, — что Цезарю в чем-либо повредит такая депеша. Если что, всю вину я возьму на себя. Но, Пуллон, почему-то я знаю, что я прав! Да, я сейчас же напишу Цезарю.

Обстоятельства между тем складывались и удачно, и неудачно. Удачным было то, что нервии, понемногу раскачиваясь, еще не приглядывали за римлянами вплотную. Со стороны им казалось, что у тех все идет как всегда. Это дало возможность легионерам девятого натащить в лагерь деревьев и сделать внушительные запасы камней для баллист. А неудачным явилось то, что война для нервиев была уже делом решенным и они выставили на дороге к Самаробриве дозоры.

Поэтому довольно робкое и путаное письмо Квинта Цицерона было перехвачено по пути. Курьера убили, а сумку с корреспонденцией передали друидам, знавшим латынь. Но Квинт писал на греческом — еще одно последствие покалывания в пальце. И только гораздо позже он осознал, что, вероятно, у него в памяти застряло замечание Вертикона насчет того, что друиды северных белгов учат латынь, а не греческий. В других частях Галлии могли знать и греческий: язык учили в зависимости от пользы, какую он может принести.

Вертикон согласился с Квинтом Цицероном, что в воздухе пахнет бедой.

— Все знают, что я — сторонник Цезаря, и на советы меня теперь не зовут, — сказал встревоженный тан. — Но за последние два дня мои рабы несколько раз видели, как через мои земли шли воины в сопровождении оруженосцев и вьючных животных, словно собираясь на общий сбор. В это время года они не могут идти воевать на чужой территории. Я думаю, их цель — твой лагерь.

— Тогда, — оживился Квинт Цицерон, — я предлагаю тебе и твоим людям перейти на мою территорию. Будет, разумеется, тесновато, но мы как-нибудь перебьемся. Иначе, возможно, тебя первого и убьют.

— О! — воскликнул Вертикон, чувствуя немалое облегчение. — Из-за нас вы не будете голодать. Я переправлю сюда всю нашу пшеницу, всю до последнего зернышка, всех кур и весь скот. И весь наш уголь.

— Отлично! — радостно воскликнул Квинт Цицерон. — Перебирайтесь. Не сомневайся, работы тут хватит на всех!

Пять дней спустя нервии зашевелились. Не получивший ответа из Самаробривы Квинт Цицерон послал второе письмо. Однако и этого курьера перехватили, но не убили, а стали пытать. И узнали, что римляне спешно укрепляют свой лагерь.

Вооруженные нервии незамедлительно выступили в поход. Они двигались быстрой трусцой и всем скопом, ибо не признавали ни строя, ни марша. Каждого воина сопровождал оруженосец, который нес его щит, и личный слуга с вьючным пони, поклажу которого составляли дюжина копий, кольчуга, если таковая имелась, бочонок с пивом, запас еды, грязно-оранжевая с прозеленью накидка и одеяло из волчьих шкур. Самые легконогие первыми достигли цели, остальные по мере сил поспешали, а последнему повезло меньше всех. Его принесли в жертву Езусу, галльскому богу войны, и вздернули на суку в священной дубовой роще.

Целый день нервии стекались к лагерю, в котором стучали молотки и звенели пилы. Стена обзавелась новым бревенчатым бруствером, но дополнительные башни еще не были завершены, и многие тысячи кольев выдерживались на медленном огне для придания им большей прочности. Всюду, где было свободное место, пылали костры.

— Хорошо, у нас есть еще ночь для работы, — сказал довольно Квинт Цицерон. — Дикари будут до утра отдыхать.

Но нервии не отдыхали и часа. Солнце уже закатилось, когда тысячи их атаковали лагерь, забрасывая ров вязанками хвороста и используя причудливо оперенные копья как опору, чтобы взобраться на бревенчатые стены. Но девятый легион их уже ждал. Одни солдаты сталкивали дикарей с бруствера осадными копьями, другие, стоя в еще недостроенных башнях, использовали их дополнительную высоту, чтобы точнее метнуть свои pila в противника. И все это время баллисты швыряли двухсотфунтовые камни в самую гущу противника.