По закону военного времени…

«Здравствуйте, уважаемая Ирина Константиновна! Честное слово, не знаю, как и начать это письмо. Потому что никогда не писал подобных. Особенно когда пишешь о том, что любимый твой человек погиб и надо об этом сообщить ее родителям. Я Вас прекрасно понимаю, потому что самое ужасное горе для родителей – это пережить своих детей. Да! Ирина Константиновна, Оксана пала смертью храбрых. Она погибла восьмого марта при бомбежке. До сих пор себе не могу простить, что допустил это и поэтому иду на передовую платить кровью за свою глупость. Ваша дочь погибла от осколка бомбы. Когда бомба разорвалась, я прыгнул на нее сверху, но было уже поздно. Она не мучалась, осколок попал в голову. Похоронили недалеко от военкомата.

Вы, наверное, спросите, почему пишу именно я? Ирина Константиновна, я был ее мужем. Нет, слово «был» здесь не подходит – остаюсь ее мужем. Перед Богом и людьми. Нас поженил военком. Смешно, наверное, но это так.

Сейчас у меня началась новая жизнь. Не знаю, чем все закончится, но буду держаться одного – мстить, мстить и мстить. Убивать и калечить этих зарвавшихся выскочек – американцев. За Оксану, за остальных, кого смерть разлучила. Тут два выхода: либо жизнь свою положу, либо прибью ее фотографию на двери Овального кабинета Белого дома в Вашингтоне. Клянусь ее памятью!

Я указал в медальоне, чтобы в случае моей смерти похоронку отправили Вам. Так как мои родители погибли. И у меня больше никого нет.

Также хочу отправить вещи вашей дочери, – у Вас они будут в большей сохранности.

С уважением, Ваш сын – Свешников Владимир».

Примерно такого же содержания письма написал отцу – Александру Семеновичу и сестре – Насте.

Запечатав конверты, пошел к нашему почтальону. Он сидел в штабной землянке. Передал ему письма и упаковали бандероль с вещами моей жены.

10.

Никогда раньше так не трусил, как сейчас. Ночью нас подняли по тревоге и, погрузившись на броню, форсированным маршем двинулись в сторону Мекензиевского УРа. Все это воспринималось как во сне, как-будто это происходит не со мной. Даже толком и не успел познакомиться с подчиненным личным составом. Единственно, что удалось – это пообщаться со своим заместителем. Весьма колоритная фигура.

Мой “замок” был старший сержант Пегриков Сергей. Вы можете себе представить абсолютно уголовную морду, но с преданностью поедающий начальство глазами. Он смотрел на меня с плохо скрываемой радостью и состраданием. С радостью, потому что наконец-то у него появился командир взвода и всю ответственность за “свою банду” теперь можно переложить на мои хрупкие плечи. А состраданием, потому что, как я потом понял, личный состав отнюдь не подарок. Сергей был высокого роста, с темно-русыми волосами, подстриженными под американский манер – по бокам и сзади почти выбрито, а сверху подстрижено под расческу. Плечистый, как будто сошел с плаката «Посеем вовремя!». Одним словом: «Дярёвня!». Старшему сержанту было около тридцати, но со мной только на “вы”.

После того, как нас подняли, было объявлено бригадное построение. Я даже не знал, где мне нужно строить свой взвод. Но это оказалось лишним, ЗКВ уже все сделал. Пегриков, как и положено занял место за мной. На середине площадки между палатками, что заменял плац, стоял Мамчур. Комбриг начал говорить о том, что нас ожидает впереди, ждут дома, надеются, что их не дадим в обиду и так далее. Потом он вызвал к себе командиров батальонов. Те подбежали к Мамчуру, переходя на строевой шаг за семь – восемь шагов от Мамчура, построившись в шеренгу. Кэп в течении десяти минут что-то говорил, видимо ставил задачи. Потом козырнул, а комбаты в свою очередь приложили “лапы к черепам”, повернувшись кругом, направились к батальонам. Наш комбат, майор Каркищенко, был больше похож на саблезубую белку из мультика «Ледниковый период», но немного разжиревшую, но не дай вам Бог встретиться с ним в рукопашной. Майор подошел к строю и вызвал к себе командиров рот. Что-то им рассказал и распустил. Потом Нестеров вызвал к себе нас. Я подбежал и встал возле командиров взводов на свое место. Лапу к уху и доложил о своем прибытии.