По закону военного времени...

'Выкинули' на остатках Остряков в районе Технической. Они специально поехали не по Камышовскому шоссе, а через город, чтобы подвезти ближе. Махнув хлопцам на броне на прощание — пошагал в сторону улицы Кошевого. Спустился по Котовскому спуску к вокзалам. Первым делом хотелось зайти на могилу к Оксанке. Несмотря на вполне приличный срок, здесь ничего особо не изменилось, разве что добавилось количество воронок и куч битого инкерманского кирпича. Здание военкомата, точнее то, что от него осталось, пустовало, укоризненно смотря на меня своими пустыми, без стекол, окнами и рваными ранами разломов стен. Не стал туда заходить — сразу к жене. Посидел немного у ее последней 'постели', рассказал протекает как моя жизнь. На доске с облупившейся краской, которая когда была красного цвета, была Оксанкина фотография — она жизнерадостно улыбалась, глядела на меня и была живой. Она и сейчас жива, но только в моих воспоминаниях. Какая же ты красивая! И заныло сердце! Проняло так, что от звериной тоски, растоптанного счастья и ненависти захотелось мочить этих блядских пендосов со всей звериной жестокостью. Это ж они отобрали ее, это они убили моего ребенка! Да как они после этого нормально жить-то могут?! Небось, у них тоже есть семьи и любимые. Ничего! Мы еще придем и вы побываете на моем месте. Не будь я Володя Свешников! А скольких еще людей вы оставили сиротами?! В 3–5 метрах от могилы была свежая воронка от реактивного снаряда. И здесь вы Ксюхе не даете покою — уже второй раз пытаетесь ее убить. Неподалеку заметил еще штуки три свежих могил. Ну, вот, Ксюня, ты здесь не одна! Обошел кругом последнее пристанище моей любимой и заметил, что могилка немного просела. Достал лопатку из чехла на ремне и подбросал землицы. Утрамбовав холмик, присел рядом с Ней. Посмотрел на фотографию, которая немного побурела от постоянного пребывания на улице. Развязал узел рундука, достал целлофановый пакет, завернул в него фото жены, вернул на прежнее место. Чуть подрагивающей рукой вынул из вещмешка флягу в камуфлированной 'рубашке'. 'Шило' специально хранил для этой цели. 'Свернул голову' и хлебнул, задержав дыхание. Ну пусть тебе земля пухом будет, любимая! И ребеночку нашему тоже. Вроде бы и помолиться надо за ваш упокой, да не умею я. Думаю, ТАМ простят, ведь главное не как ты молишься, а насколько это все душевно и искренне. Что-то и мысли нескладные пошли и губы трясутся, и в глазах начало резать. Полились слезы, жгучие, злые, скупые мужские, пьяные слезы. Пытаюсь их остановить, а не получается. Так, Володя, прекращай! Пора уходить! Достал из разгрузки 'Макарыча', снял с предохранителя, дослал патрон, встал и сделал три выстрела в воздух. Оксанка ведь офицер, а ей тогда в суматохе забыли сделать салют. Подошел к доске, поцеловал фотографию, неумело перекрестился, забрал мешок и, не оглядываясь, пошел на рынок.

Рынка как такового в городе уже не было. Так, возле железнодорожного вокзала народ кучковался и приторговывал. Минут за двадцать дошел до 'толкучки', закупил все, что хлопцы просили. Постоял, покурил под мостом, а потом пошел с полным вещмешком к штабу СОРа. Я не планировал туда идти так рано, но почему-то ноги сами меня несли туда. Пока добрался до места — два раза останавливал патруль. Их смущал мой вещмешок, который разбух от 'результатов' посещения рынка. У них была команда отлавливать террористов-подрывников. Ну приказ есть приказ — глядите, люди добрые, что мамлей в рундуке несет, скрывать-то мне нечего. Мужики в патрулях нормальные попадались, водяру и курево не конфисковали. Только ксивы да сидор проверяли и отпускали, не обращая внимание на спиртяшный 'штэм'.