Победа Элинор

— Донкихотовскому? — вскричала Элинор с упреком. — Вы не говорили бы этого, Ричард, если б ваш отец погиб, как погиб мой через низость игрока и обманщика. Напрасно было бы меня уговаривать, Дик, — продолжала она с решимостью, — если только ложно то убеждение, которое я не могу изгнать из моего сердца, ложность его должна быть доказана, если же оно справедливо, тогда я буду думать, что судьба сама поставила этого человека на моем пути и что мне назначено быть орудием наказания за его низкий поступок.

— Положим, Элинор, что это так, но мистер Дэррелль не может быть тем человеком.

— На чем вы это основываете?

— На том, что, по вашим собственным словам, он был в Индии в 1853 году.

— Да, так говорят.

— Разве вы имеете повод в этом сомневаться? — спросил Ричард.

— Да, имею, — возразила Элинор, — в первое время после приезда мистера Дэррелля в Гэзльуд, Лора Мэсон очень любопытствовала слышать рассказы о том, что она называла его приключениями в Индии. Она делала ему бесчисленное множество вопросов, и я припоминаю — не могу вам сказать, Дик, до какой степени невнимательно я слушала в то время, а несмотря на то, каждое слово представляется мне теперь так живо, как будто я прислушивалась к нему, сдерживая дыхание, как преступник во время уголовного суда прислушивается к показанию свидетелей против него — я припоминаю теперь, с каким упорством Ланцелот Дэррелль избегал расспросов Лоры и, наконец, просил ее почти грубо переменить предмет разговора. На следующий день приехал Монктон: он также завел разговор об Индии, и мистер Дэррелль избегал его расспросов с таким же неудовольствием и упорством. Меня вы можете предположить и слабой и безумной — я об этом и не спорю, но мистер Монктон очень умный человек: его нелегко ввести в заблуждение.

— Что же он?

— Он сказал мне, что в жизни Ланцелота Дэррелля должна быть тайна, и тайна, сопряженная с его жизнью в Индии, тогда я мало обратила на это внимания, теперь же, полагаю, что отгадала эту тайну.

— В самом деле? В чем же заключается тайна?

— В том, что он никогда не ездил в Индию.

— Элинор?

— Да, Ричард, я это полагаю, я в этом уверена, и вы должны помочь мне открыть истину, убедиться права я или нет.

Живописец вздохнул. Он питал надежду, что его прекрасная приемная сестра давно бросила и забыла свой несбыточный план мести в симпатичном обществе веселой девушки одних с нею лет, а между тем он видел ее опять настолько же твердой в своем намерении, как в тот вечер воскресенья, за полтора года тому назад, когда они ходили вместе по темным улицам Лондона.

Элинор подметила вздох своего спутника.

— Помните ваше обещание, Ричард? — сказала она. — Вы дали слово помогать мне и обязаны его сдержать, вы сдержите его — не так ли, Дик?

Пока она говорила таким образом, грозная богиня мести превратилась в сирену, Элинор плутовски заглядывала в лицо своего спутника, наклонив немного голову, и ее серые глаза бросали кроткий свет.

— Вы не откажетесь мне помочь, Ричард — не правда ли?

— Отказать вам? — вскричал молодой человек. — О, Нелли, Нелли! Вы слишком хорошо знаете, что я не могу вам отказать ни в чем.

Мисс Вэн выслушала его слова с большим спокойствием. Она никогда не отделяла Ричарда Торнтона от воспоминания о тех днях детства, когда ходила с ним в Ковент-Гарден покупать тутовые листья для его шелковичных червей и училась играть God Save the Queen(Боже, храни королеву) на его скрипке. Ничего не могло быть далее от ее мысли, как подозрение, что чувства бедного Дика подверглись изменению со времени их детства.

Письмо Лоры Мэсон, которого Элинор ожидала с лихорадочным нетерпением, пришло со следующею почтою. Послание молодой девушки было до крайности длинно и не отличалось большою последовательностью в мыслях. Целых три листа почтовой бумаги были исписаны жалобами мисс Мэсон на отъезд подруги, упреками за жестокость подобного поступка и убедительными просьбами возвратиться в Гэзльуд. Дочь Джорджа Вэна не останавливалась долго на этом чисто женском послании. Несколько дней тому назад она была бы тронута наивными выражениями преданности Лоры, теперь же она только глазами пробегала строки, мало обращая внимания на безыскусственные слова любви и сожаления, и жадно стремилась к тому единственному месту во всем письме, которое могло ее занимать.

Не прежде, как на последней из двенадцати страниц, покрытых размашистым итальянским почерком мисс Мэсон, симметрия которого однако, местами нарушалась разными помарками и чернильными пятнами, глазам Элинор представилось наконец то, к чему она стремилась, она сильно сжала в руке бумагу и кровь жарким потоком хлынула к ее серьезному лицу.