Победа Элинор

— Я был очень молод, когда меня постигло это испытание, Элинор. Я, безусловно, верил прекрасному лицу и был обманут. В этих трех словах передана вся моя история, она, впрочем, вещь не новая. Большие трагедии и эпические поэмы были написаны на ту же тему, до того теперь известную всем, что распространяться, я считаю, излишним. Я был обманут, мисс Винсент, и горький урок послужил мне на пользу на целых двадцать лет. Да поможет мне Провидение теперь, когда я чувствую себя склонным его забыть. Мне сорок лет, но я еще не думаю, чтобы все радости жизни были уже для меня утрачены навсегда. Двадцать лет тому назад я любил и в пылкости свежих сил души был способен говорить много милых сумасбродств. Я полюбил опять, Элинор. Простите ли вы мне, если всякая способность говорить нежные бредни во мне уже утрачена. Позволите ли вы мне сказать вам во немногих и простых словах, что я люблю вас, люблю давно и буду невыразимо счастлив, если вы найдете мою глубокую преданность достойною ответа.

Румянец медленно исчезал с лица Элинор. Было время, до возвращения Ланцелота Дэррелля, когда одно слово похвалы, одно слово дружбы или уважения от Джильберта Монктона было бы высоко ею оценено. Она никогда не давала себе труда разбирать свои чувства. Время перед приездом молодого человека было самым светлым, самым беззаботным периодом ее молодости. В этот промежуток времени она не оставалась верною воспоминанию об отце и позволила себе наслаждаться счастьем. Но теперь целая бездна разверзлась между нею и этою эпохою забвения. Она не могла представить себе прошлое так ясно, как представляла прежде, не могла припомнить, не могла вернуть своих прежних чувств. Предложение Джильберта Монктона в то время скорее могло бы возбудить в ее сердце нежное чувство в ответ на его любовь. Теперь же рука его касалась ослабевших струн разбитого инструмента и не могла извлечь из него ни одного гармоничного звука.

— Можете ли вы любить меня, Элинор? — спрашивал Монктон умоляющим голосом, взяв ее руки. — Ведь ваше сердце свободно — я это знаю. Это уже что-нибудь да значит. Да простит мне Небо, если я стараюсь склонить вас на согласие, представляя вам выгоды того положения, которое я могу вам предложить. Положим, что молодость моя уже прошла и я едва ли могу надеяться быть любимым за себя самого, но подумайте, как печальна, как беззащитна будет ваша жизнь, если вы отвергнете мою любовь и покровительство! Обдумайте это, Элинор! Ах! Если бы вы знали, какова судьба женщины, брошенной среди света без защиты и любви мужа, вы серьезно обдумали бы мое предложение. Я желаю иметь в вас более чем жену, Элинор: я желаю, чтобы вы были покровительницею и руководили легкомысленною бедною девушкою, которой будущность вверена моим попечениям. Я желал бы, чтоб вы поселились в Толльдэле, моя дорогая, по соседству от Гэзльуда и этого бедного ребенка.

По соседству от Гэзльуда! При звуке двух этих слов кровь жарким потоком прилила к лицу Элинор, смертельная бледность скоро сменила яркий румянец, она задрожала и ухватилась за спинку своего стула ища опоры. До той минуты, то, что говорил ей Джильберт Монктон, она выслушивала в тупом бесчуствии, но теперь ум ее вдруг пробудился и вполне понял все значение его мольбы. Она мгновенно сообразила, что единственное средство на успех того, чего она желала всего более на свете и что ей казалось совершенно недосягаемым, теперь у нее под рукою. Она может возвратиться в Гэзльуд женою Монктона. Она не останавливалась на той мысли, сколько этим брала на себя. По свойству своего характера, она всегда действовала под влиянием настоящей минуты и ей предстояло еще научиться покорности лучшему руководителю. Она могла вернуться в Гэзльуд. Она решилась бы возвратиться туда судомойкою, представься на то случай; могла ли она теперь не решиться сделаться женою Джильберта Монктона?

«Моя молитва услышана, — думала она. — Моя молитва услышана. Само Провидение дает мне возможность сдержать мой обет; Проведение ставит меня лицом к лицу с этим человеком».

Элинор все еще стояла, держась за спинку стула, обдумывая все это и устремив прямо перед собою бессознательный взор. Она, по-видимому, оставалась совершенно равнодушною к серьезным глазам Монктона, которые следили за нею, пока он с замирающим сердцем ожидал ее решения.