Победа. Книга 1

Мы въехали в Целлендорф. Это была юго-западная часть Берлина. Она резко отличалась от других районов города богатством зелени. Однако следы войны виднелись и на деревьях. Верхушки их были иссечены, листья покрыты белым налетом известки или каменной пыли, многие стволы надломлены.

– Раньше тут богачи жили, – неожиданно разговорился мой молчаливый старшина. – Нам лекцию читали, где что было. На экскурсию водили… в зоопарк. Страшное дело, товарищ майор! Все звери перебиты. Только один слон жив остался. А слониха лежит убитая. Он стоит над ней и плачет. Ну, может, и не плачет, слез-то не видно, а тоскует. Хоботом по ней елозит и головой качает…

Я слушал его, как говорится, вполуха и все время глядел по сторонам. Брайт показал мне пресс-центр незадолго до того, как поставил свой «виллис» в тупичке, из которого мы направились в подвал. Кажется, возле того дома была вогнута, словно с большой силой вдавлена, металлическая ограда.

Мы уже колесили по Целлендорфу минут тридцать.

Около одного из особняков – над входом в него развевался небольшой звездно-полосатый флаг – я увидел машину американской военной полиции.

– Поставь свою карету за той машиной, – сказал я старшине.

– Да это же полиция, товарищ майор! – с неприязнью отозвался водитель.

– Знаю. Останови.

В «виллисе», к которому я подошел, сидел, точнее, полулежал, задрав ноги на спинку соседнего сиденья, белобрысый парень-шофер в форме американского не то солдата, не то сержанта. Его пилотка была продета под погончик на плече, кремовая военная рубашка расстегнута почти до пояса.

– Простите, сержант, – сказал я по-английски, – не знаете ли вы, где здесь находится пресс-центр?

– Sure[15], – не меняя позы, ответил американец. Поняв, что имеет дело с иностранцем, он все-таки спустил ноги и, сощурившись, спросил: – Ты кто, парень?

Этого нахала хорошо было бы поставить по стоике «смирно»!

– Советский журналист, – миролюбиво ответил я. – Показать документы?

– Пока ты не напился и не затеял скандала, мне твои документы не нужны, – с добродушной усмешкой ответил сержант. Оглядев меня с явным любопытством, он спросил: – А ты и в самом деле русский?

– Никогда не видел русского?

– Почему? – обиделся сержант. – И солдат знаю, и офицеров. Две маленькие звездочки – лейтенант. Одна побольше – майор. Верно?

Он посмотрел на меня с гордостью.

– Верно, – подтвердил я. – Где же пресс-центр?

Сержант сунул руку под сиденье, вытащил сложенную вчетверо карту Берлина и расстелил ее на коленях:

– Мы сейчас здесь. Соображаешь?

– Соображаю.

– Твои писаки собираются здесь. – Ногтем с грязным ободком он провел по карте черточку. – Понял?

– Понял. Спасибо.

Пресс-центр оказался совсем близко – надо было свернуть в первый переулок и немного проехать прямо.

– О’кэй! – небрежно сказал сержант и снова развалился на сиденье.

…Как я мог не заметить этот дом? Ведь мы только что здесь побывали. Дом без всяких следов разрушений. Только узорчатая металлическая ограда, некогда отделявшая его от тротуара, частью разбита, а частью вдавлена внутрь, словно танк ударил ее и прошелся по ней своими гусеницами. Возле дома, сгрудившись у бровки тротуара, стояли «мерседесы», «бандереры», «виллисы»…

Полутемный холл, в который я вошел, показался мне пустым. Но откуда-тс со стороны тотчас раздался голос:

– Your card, sir?[16]

За столиком у двери сидел пожилой американец в военной форме.

– Я – советский журналист. Корреспондент Совинформбюро.

– Your card, please! – настойчиво повторил американец, добавив, однако, слово «пожалуйста».

– Советский журналист. Из Москвы. – Я протянул американцу полученное утром письмо.

– Пройдите к шефу, – сказал американец, заглянув в письмо. – Второй этаж, вторая дверь налево.

Когда я, входя в этот особняк, пытался представить себе, как должен выглядеть пресс-центр, в моем воображении возникало нечто вроде тех западных клубов, о которых я читал у Голсуорси или у Моэма: глубокие кожаные кресла, столы полированного красного или черного дерева, груды журналов и газет. Сидя в креслах, джентльмены – леди сюда не допускаются – потягивают виски или херес, покуривают сигары или трубки и в полной тишине просматривают газеты или журналы…

Вряд ли нечто похожее могло существовать в сегодняшнем Берлине. Тем не менее стереотип, некогда отпечатавшийся в моем сознании, давал себя знать.

Но, поднявшись на второй этаж, я увидел длинный коридор, тянувшийся направо и налево. Ко второй двери налево была прикреплена картонка, на которой значилось: «ШЕФ ПРЕСС-ЦЕНТРА».

За небольшим столиком спиной к окну сидел офицер.

Держа в одной руке блюдце, а в другой чашечку, он прихлебывал не то чай, не то кофе. Из-под стола выглядывали его длинные ноги в брюках кремового цвета. Я растерянно подумал, что не знаю, в какой, армии носят такую форму.

– Доброе утро, сэр, – сказал я на всякий случай по-английски. – Я – советский журналист Воронов. Получил ваше письмо.

Увидев у меня в руках узкий белый конверт, шеф – видимо, это был он – встал и приветливо сказал:

– Добро пожаловать, мистер Воронов!

Он заговорил так быстро, что я с трудом сто понимал.