Победитель

— Красотища-то, а! — негромко воскликнул Иван Иванович.

Внизу змеилась асфальтированная дорога. Она появлялась из-за склона одного холма, делала длинную пологую петлю длиной метров в сто пятьдесят и скрывалась за склоном другого.

Плетнев приложил ладонь ко лбу и сощурился.

— Товарищ полковник, здесь ничего не выйдет…

— Что?

— Солнце слепит. Надо сменить точку. Я отсюда не вижу ничего.

Он так уставился на него, будто и впрямь неживой предмет заговорил с ним человечьим голосом.

— Серьезно, товарищ полковник! — Плетнев щурился и моргал. — Ни черта не вижу. Как стрелять? Солнце слепит.

Иван Иванович почему-то по-зверьи ощерился и проговорил сквозь сжатые зубы, как если бы Плетнев был его злейшим врагом:

— Да насрать мне на твое солнце! Позиция утверждена! Понял?! И никакой самодеятельности!

Он не шутил. Плетнев сразу как-то внутренне окаменел от злости и беспомощности. На мгновение у него возникло чувство, что он снова бесполезно бьется о днище баржи, ему негде вдохнуть воздуха… он обречен, и нет сил, чтобы что-нибудь исправить!..

— Но, товарищ полковник… — выдавил он.

— Без всяких «но»! — заорал он. — Игры кончились! Это боевая задача! Понял?! К бою!

Еще четверть секунды Плетнев смотрел в его остервенелое лицо. Потом со свистом выдохнул сквозь зубы застоявшийся в легких воздух.

— Есть!..

Расчехлил винтовку.

А, плевать. Что он может сделать?..

Выбрал один из двух больших угловатых камней. Устроился за правым.

Приник к окуляру.

В радужном сиянии серая лента дороги слоилась и плыла.

Плевать. Приказ есть приказ. Иван Иванович боится сменить позицию. Потому что позиция утверждена. Ее утвердили вышестоящие начальники. Если Плетнев промахнется с утвержденной позиции, то отчасти в этом будут виноваты именно они — вышестоящие. Они ведь сами утвердили… А если Иван Иванович позволит ему сменить позицию, а он, скажем, опять же промахнется, то часть вины ляжет на Ивана Ивановича. Основная доля на Плетнева, конечно. Но часть и на Ивана Ивановича. Никак не на вышестоящих начальников. Они же утвердили позицию? — утвердили. А он разрешил снайперу сменить… Нет, такого он себе позволить не может… как же!.. утвержденную-то!.. Пусть уж лучше Плетнев в белый свет как в копеечку… Вот сволочь!

Послышался дальний гул автомобильного мотора.

Плетнев оторвался от окуляра и, щурясь и моргая, снова приложил ко лбу ладонь.

Пустая дорога в мареве солнечного света.

Показалась машина. Такси. Довольно медленно едет.

Он засек время. Через восемь секунд автомобиль пропал за урезом холма.

Кортеж наверняка будет двигаться с большей скоростью.

Значит, у него меньше восьми секунд. Сколько? Семь? Шесть? Допустим, шесть. Шесть секунд — это шесть выстрелов. Довольно торопливых выстрелов. Учитывая, что…

А, плевать. Сделает, что сможет. Все, что сможет…

Очень скоро — стоило солнцу еще чуть подняться — стало жарко. Плетнев часто отрывался от прицела, щурился, моргал, тер глаза. От мокрых висков по щекам катились капли пота.

Гладкий асфальт бликовал, и пустая изогнутая дорога была похожа на саблю. Серый гравий на обочинах тоже поблескивал.

Когда становилось совсем тихо и можно было быть уверенным, что машины не выскочат неожиданно из-за поворота, он сквозь сетку прицела рассматривал залитый солнцем выгорелый склон. Кое-где из него торчали камни. Покачивались какие-то невзрачные цветы. Порхали бабочки… Воздух казался жестяным — весь он звенел голосами цикад и кузнечиков… Иногда по сухой траве пробегался ветер, и тогда она шелестела и шепталась.

* * *

Стюардесса с поклоном подала Тараки воду, снова поклонилась и пошла назад по проходу.

Генеральный секретарь наклонил голову и проводил ее внимательным взглядом.

— Ах, дорогой Тарун! — сказал он затем, отхлебывая из стакана. — Как прекрасна жизнь! Ты не находишь?

И с усмешкой посмотрел на своего спутника.

— Да, — более из вежливости согласился Тарун. — Конечно.

Его мысли крутились вокруг предстоящего отчета. Амин велел не спускать глаз с Тараки… но как он мог это сделать? Во время официальных приемов ничто не мешало ему слушать, но официальные приемы для того и придуманы, чтобы тратить массу времени и сил на произнесение разного рода благоглупостей, позволяющих не сказать ни слова о том, что на самом деле имеет значение. А на переговоры Тараки ездил один. С ним беседовал сам генсек Брежнев и его правая рука — глава тайной полиции Андропов. Именно это казалось странным Таруну. По идее, речь шла о технической и военной помощи, поэтому на этих встречах уместнее было бы присутствие Косыгина или министра обороны Устинова. И вот на тебе: Андропов. Тараки не говорил, о чем конкретно шла речь во время их беседы. Но вернулся он с нее довольно взвинченный. И какой-то решительный. Похоже, чем-то его приободрили… приласкали. Вселили новые надежды. На что именно?..

— Конечно, — повторил Тарун, уже улыбаясь. — Жизнь и в самом деле прекрасна. Особенно когда вокруг нас этакие прелестницы…

— Да, да! — с чувством согласился Тараки. — Когда мы покинем наконец юдоль земных скорбей, я буду рад, если в раю нас встретят похожие!..

Он поднял руку и щелкнул пальцами.