Победитель

— Не усыновить, а удочерить, — поправил Сыч, да и нельзя тебе, вы же разнополые… А зачем тебе это надо? — наконец сообразил представитель власти.

Объяснить Виктор не смог, и они застыли, растерянно глядя друг на друга. Тем временем девочка поднялась на ноги, попыталась шагнуть, покачнулась и ухватилась за рукав Викторовой рубахи.

— Видишь, она даже идти не может. Пойдем ко мне, — голос Виктора набирал силу, как быстротвердеющий цемент, — вызовем фельдшерицу, она посмотрит, составишь свой протокол, что ты не человек, что ли?

Сыч уважал, когда с ним разговаривали решительно, тогда он прочно знал, что делать и чувствовал уверенность в завтрашнем дне. Забыв о собственной важности, участковый романтик возглавил процессию к Викторову дому.

Фельдшерица тетя Дося, проработавшая в поселке сорок лет и лечившая все болезни липовым отваром с водкой, не нашла у ребенка ничего серьезного: Истощение у ней, это да, а вот вшей, матушка, нет, слава-те, Господи. Ну, кровь возьму, на всякий случай, хотя когда еще анализ-то заберут, лаболатория через неделю приедет — объяснила она Виктору.

— Домна Андреевна, а почему она не говорит ничего? — поинтересовался хозяин.

Тетя Дося поморгала красными безволосыми веками, пожевала в раздумьи невидимую нитку: — Не хочет и не говорит, матушка, кто знает, что ей довелось пережить. Слышать-то слышит. Да не думай, попои ее травками, вот, липовым цветом, к примеру, покорми хорошенько, пусть отоспится, глядишь, через недельку оклемается. Но, право слово, не дело ты задумал, где молодому мужику с девчонкой сладить, да еще с подкидышем. Она в жизни-то, поди, больше твоего понимает. — Тетя Дося неторопливо оглядела комнату, немного еще подумала и совсем нелогично добавила: — Хотя, что ж, чисто у тебя.

Виктор, только что испытавший припадок решимости, не мог так запросто проститься с новым состоянием, потому немножко резко отвечал фельдшерице: Домна Андреевна, мы сами как-нибудь разберемся. А вы протокол подпишите, какой надо.

— Какой протокол? Это тебе Сыч протоколы писать будет, или ты ему, как договоритесь. А я — что, просто посмотрела девчонку, так, проверила на глазок. Потом ужо, будете оформлять опекунство, или не знаю чего, свезете ее в район, там в больничке обследуют чин чином. Да и отберут ее у тебя, отправят в детдом, пока бумаги оформляются.

Сыч расстроено хлопнул себя по лбу, благо фуражка уверенно покоилась на серванте: — Правду баба Дося говорит, все одно ее в район везти, пока ты бумаги выправляешь, как я забыл.

Виктор жалобно посмотрел на гостей: — А если недельку поживет здесь, пока мы узнаем, какие бумаги надо собирать? Ты ведь не знаешь наверняка про бумаги? — обратился он к Сычу. — Вот видишь! Никому хуже не будет. Зачем ребенка мучить, швырять туда сюда.

— И чего ты привязался к этой идее, оттого, что мать недавно похоронил, да? — тактично наседал Сыч.

— Да вы ребенка сперва спросили бы, матушки, что спорите-то? — баба Дося обернулась к девочке, но та спала глубоким сном, почти неразличимая на огромной кушетке, доставшейся Виктору от матери. — А на кого ты ее оставлять будешь, когда на работу пойдешь — обворует еще? — полушепотом адресовалась она к хозяину. И это выглядело как достойное, но явное отступление.

Девочка проспала больше суток. Виктор успел изучить ее лицо и привыкнуть к нему. В ней не было ничего неопрятно-женского, более того, она казалась бесплотной. Про себя Виктор называл ее Виолеттой. Почти всю ночь он не спал, ворочаясь на непривычном кресле-кровати, еще ни разу не раскладывавшемся прежде и воображал свою совместную жизнь с Виолеттой.

Конечно, сперва надо, чтобы та пришла в себя, поправилась. Бедное дитя, наверное, еще не видело в жизни ничего хорошего. Но в таком возрасте не поздно привить ребенку культуру, если взяться сразу же. Завтра, когда Виолетта проснется, он подаст ей кофе в постель на круглом мамином подносе с цветной финской салфеточкой, теткиным подарком. Нет, кофе нельзя, детям, вроде бы, нельзя кофе — какая жалость, а он уже воображал чашку из тонкого фарфора с летящими по краешку розовыми бабочками, старинную маленькую серебряную ложечку и даже молочник с витой ручкой, который еще ни разу не покидал почетного места на верхней полке серванта. Ладно, кофе нельзя. Можно подать ей яйцо всмятку в низенькой стопочке, вполне подойдет как подставка для яйца, точно, так он и сделает. Предварительно заведет какую-нибудь музыку. Пластинок у него немного, надо завтра сходить в книжный киоск, там бывают пластинки, может, что-то и выберет. Но какой здесь, в поселке, выбор, вот если бы в Москве или Ленинграде. Так. Это все о завтраке. А дальше что? Дальше мысли не шли. Виктор пытался представить еще что-нибудь, например, как учит Виолетту шить, но тотчас отвлекался на пышные ночные тучи за окном или шум в трубах: соседка имела обыкновение стирать белье по ночам. Можно было бы подумать о том, как они читают друг другу вслух зимними вечерами, но как раз в этот момент сон сморил его.