Победитель турок

— Брось, Радуй! — сказал Войк. — Не кручинься! Найдется и на тебя бабенка, ужо она и будет тебя до слез доводить.

Они еще пошутили немного, поддразнивая друг друга, затем разговор снова вернулся к Янко.

— В Уйлаке парня будто подменили, — сказала мать. — Все из дому норовит уйти, еле слово вымолвит, а прежде-то, бывало, обо всем рассказывал…

— Он не дитя малое, чтоб вечно у юбки твоей торчать. Еще две луны, и парню девятнадцать стукнет. Он уже мужчина, пойми ты!

— Да и бабы к нему, — начал было Радуй, но сразу осекся и сердито махнул рукой: — Э-эх! Рта раскрыть не смею, будто в женский монастырь попал! Неужто вы тут, сударыня-сестрица, только и знаете, что молитесь? В Хат-сеге ты не была такой святошей…

Эржебет ему не ответила, и он гордо, будто одержал редкую победу, широким, размашистым шагом вышел из гостиного покоя. Наступила недолгая тишина, потом Эржебет заговорила:

— Вашей милости и впрямь по нутру все, что вытворяет Янко? Не замечали вы в нем никакой перемены к худшему?

— Сказала бы прямо, о чем думаешь, я б ответил. А так одно скажу. В Уйлаке, как я вижу, натуру его нимало не обтесали. Не очень-то они там утруждались вдолбить ему, как господам вести себя положено. Нынче ночью на нижнем подворье этакое буйство учинил с солдатами да батраками — я уж решил со сна, что крепость в осаду взяли…

— Янко? — спросила госпожа Эржебет удивленно и недоверчиво, хотя и со страхом. — Он же всегда был такой тихий да добрый…

— Эх, жена, и ты ведь добра! — так и затрясся от смеха Войк и весело хлопнул себя по ляжкам. — Неужто думаешь, сын твой песнями-плясками не потешится, покуда холост да молод? Он в попы не нанимался, чтоб в благочестии время убивать, да нынче и святые отцы не больно-то мирскими радостями гнушаются. Только что благочестивую рожу корчат, покуда молодушку прижимают.

Добрым делам ваша милость сына учит!..

— Черта я учу! Только тебе и говорю, раз к слову пришлось. А ты вот что… не убивайся попусту, забавы его наблюдая, это дело молодецкое. У меня тут иная забота: уж больно легко он со всяким простым людом в разгул пускается, будто не владельца Хунядской крепости наследник! Но когда нынче утром я попрекнул его, он ответить ничего не ответил, однако так глянул, что теперь не сомневаюсь: здоровую оплеуху влепил он молодому Уй-лаки…

— Ох, ваша милость, и не поминайте про то несчастье! — испуганно сказала Эржебет и с грустным вздохом опустила на колени веретено.

Приплюснутыми, натруженными пальцами она провела по глвзам, словно отгоняя дурное видение, потом устремила невидящий взор в окно; мысли ее, казалось, ушли далеко — на самом же деле были они совсем близко, возле маленького хатсегского их имения с шумливой мельницей на Черне, гумном, голосистым от гомона домашней птицы, и хоть немного времени прошло с той поры, Эржебет понимала: прежняя жизнь ее исчезла в дальней дали, ушла безнадежно и невозвратно. Конечно, и она вместе с мужем мечтала о королевской милости — о большом поместье, о титуле, — мечтала и сама помогала делу, как могла: покуда муж, нередко годами, разъезжал по дальним странам с королевской свитой, она неустанно, со смехотворной почти бережливостью хозяйничала в их маленьком родовом владенье, стараясь, чтобы у Войка всегда хватало талеров ссужать королю — тот частенько оказывался в затруднительном положении… И все ж ни разу с той поры, как получили они Хунядскую крепость и угодья вокруг, не порадовалась им госпожа Эржебет от всего сердца. Да и занята она была здесь все тем же, что в Хатсеге: хлопотала с утра до ночи, сколачивала деньги, только и разницы, что хозяйство было теперь побольше, а значит, больше и проку от него. Не отсутствие перемен удручало ее, этого она даже не замечала: заведенный уклад впитался ей в плоть и кровь, за долгие годы стал ее натурой. Скорее она не могла примириться с тем, что в ее жизни изменилось. А изменилось, перемешалось многое: Войка словно одурманили, только о том и думает, как бы еще больше почестей добиться да новых угодий прихватить. Старшего сына отослал в Уйлак, при дворце воспитываться, но Янко подрался там с молодым Уйлаки, пришлось ему вернуться домой, а теперь вот в Хуняде болтается, вовсе на себя прежнего непохож стал… Эржебет не могла соразмерить причин и следствий, она просто чувствовала, что жизнь выбилась из привычной колеи, и это наполняло ее постоянным страхом перед неведомым, но огромным несчастьем. Было лишь одно убежище, где хозяйка Хуняда находила покой: под вечер, спустившись в прядильню к служанкам, она мирно усаживалась там и под крутящееся веретено часами могла слушать их болтовню, сплетни и нехитрые байки. Однако последнее время и этим не могла она безмятежно наслаждаться из-за попреков Войка. Не пристало, ворчал Войк, владелице Хунядской крепости с собственной челядью якшаться…

Все эти мысли молнией пронеслись у нее в голове, и, когда она глянула на спокойное, веселое лицо мужа, раздражение и горечь так и вскипели в ней.