Победителей не судят

Так вот, насчет, значит, рабов. Что сказать… Если б не та самая цепка с бляхой (сейчас временные, как городское имущество — у города свои рабы тоже имеются, а как же) так вполне гражданской наружности. И наружность, надо сказать, не самая плохая… Вдова незадачливого таможенника, жертва ипотеки — вполне обычная баба, довольно таки приятной внешности, разве что лицо весьма усталое и морщинки у глаз. Эдакая немного блондинка, что ли, волосы не длинные, в типа косу короткую заплетены, или как это по ихнему, по бабскому называется? Сиськи имеют место быть, хотя и не впечатляют. Попец рассмотреть не удалось, тут все же не распродажа рабов, с демонстрацией полной товара. Да и одежда вполне себе обычная. Но и так в целом видно — ничо так бабец. Даже вдувабельна вполне. Взгляд только совсем отрешенный, вроде как безразличный, мол, делайте что хотите. По моему представлению, рабыня на продаже так и должна выглядеть, как ей, Изауре, еще себя держать? Тут, правда, народ вовсе не свистит и похабщиной не комментирует вовсе, публика серьезная, да только, подозреваю, в рабство продаваться — дело неприятное. Наверное, примерно так же, как я себя в плену чувствовал. Даже немного посочувствовал бабе. Только тут дальше дело идет. Выводят следом, и рядом ставят еще и дочек ейных. Ну, а что делать, закон суров, хоть и полная дура лекс. А дочки-то, очень даже и ничего! Мелковаты, правда, но это же проходит, и то сказать, тут на это смотрят куда как проще… Девочки почти близняшки, сильно похожи, погодки, что ли, ну или, по крайней мере, разница небольшая. Старшей с виду лет пятнадцать от силы, может — четырнадцать. Сиськи, если и имеют место, под одеждой не просматриваются особо, тут обтягивающее бабы как-то не носят вовсе. Но так фигурка уже ничего, просматриваться начинает. А в целом — вполне ибабельная старшая-то. И мордочки у обоих ничего, младшая, правда, видно, что еще чуть ребенок. Блондинки уже четкие, видать, папаня корнями из степняков был — там больше русых да блондинов, в горцах еще северных, но там чисто блондины, а тут с эдакой рыжетой. И глаза серые — как у степных, у матери ихней вроде зеленые, а эти, наверное, в папку такие. Волосы в косички заплетены — у мелкой две косы, у старшей одна побольше. Этот прикол я знаю уже, значит, точно старшей четырнадцать есть — вполне можно не то что трахаться, но и замуж брать. Мать, как девок вывели, дернулась, морда у ей гримасой пошла, губу прикусила и отвернулась — ну, понятно, нервничает. Как жеж, не для того мати квиточки ростила… А сами девчонки смотрят по детски. Хотя и понимают, что происходит, не маленькие поди — но все же в глазах, как и положено детям, да еще родителями любимым и оберегаемым, эдакое выражение — не верят, что что-то плохое может быть. Молодые еще, как же, дети и есть. Однако, деточки, здесь вам не тут. Спороли ваши предки косяков. Сначала один, потом вторая — и теперь несладко вам придется…

Повернулся я, и решил идти заказывать в столовке чего-то пожрать, пока торги идут. Чего-то расхотелось смотреть, как этих покупать будут. Хотя, на невольничий рынок зайти потом надо будет — может, там тоже девок каких симпатичных продают? Я бы взял… дайте две… Уйти однако не успел, опять зацепился ухом за Феофана:

— …Вона, смотри, точно тебе говорю, кумэ, Фрол долго торговаться н станет, он хоть Торуса и уважал, тот его от суда спас, не ставши врать, что нашел тогда именно в лодках припрятанное, а что выкинуто — доказать не выйдет… а, все одно, столько денег он не спустит на это. Даром, что торусовы-то приятели ему пошли в компанию — все одно он много не положит. Сотни три от силы даст, не больше, уважение оно конечно тоже, а все ж денежка счет любит…

— А кто ж ему тогда перебивает? Смотри, вон тот, толстый. И не торгуется никто…

— А он бы и сам не торговался, сам посуди. Кто тут приезжий, тот такой дом не купит — на что оно ему хлопот лишних? Ведь и не продашь толком, пока срок их рабства не выйдет, только вместе с ними, а оно кому такое надо?

— Да, то верно…

— Отож. А наши-то в городе, даже если кто и на Торуса зло держал — все ж на такую подлость, чтоб семью его в рабы купить — не пойдет. Оно, конечно, молва не грязь, да прилипает хуже смолы, сам знаешь.

— То так — вздохнул Распутин — в купеческом деле имя честное беречь надо, молва летит впереди купца, и следом стелется на сто верст. Безмен потом найдут, а память нехорошая останется…

— Так вот-то. Кабы так — то никто бы их и не купил. Кто-то в Управе Торусу благоволил — цена-то и вовсе немалая, чтоб не соблазнился никто дешевизной. На такой цене торг бы кончился, а они с нее начали. Так бы никто и не купил, ушел бы дом городу, а семья в городские рабы. Тоже не мед, пошли бы все прачками работать на Мытнинскую, но все же. Через три года пусть и без гроша, да снова вольные люди.

— Так чего ж Фрол торгуется?

— А ты ж сам видишь — вон тот, толстый, их купить хочет… Я уж и не знаю, откуда он такой, впервые его у нас вижу…