Победителей не судят

И они посмотрели. Впрочем, дальше вестибюля экскурсия уже не пошла. Когда фрау Троост, приложив к глазам театральный бинокль с длинной изящной ручкой из слоновой кости, направила его на крайний портрет справа от входа, ноги ее подкосились и она едва не рухнула на пол.

— Что это там? — тихо спросила она.

— Портрет фюрера… Кажется, — пробормотал обербургомистр.

— Прикажите спустить это вниз, — прошептала фрау Троост.

Бросились искать стремянку, а когда нашли, наверх, скрипя сапогами, полез какой-то толстяк в униформе штурмовика с болтавшимся на боку громадным форменным кинжалом (как впоследствии было внесено в протокол — местный писатель, автор рассказов для детей и юношества). Портрет спустили вниз и поставили на пол, прислонив к стене.

— О, майн Гот! — простонала фрау Троост. — Что же это такое? Граф, вы видите? Нет, я лично не могу на это смотреть!

— Как это сюда попало? — спросил граф фон Баудизен. — И кто автор?

Началось шумное разбирательство, которое тут же возглавил руководитель местного отделения государственной тайной полиции, некий гауптштурмфюрер СС Зинталь, бывший в числе встречающих на вокзале. Разыскали коменданта здания, привели сторожа, дежурившего в роковую ночь накануне приезда доктора Геббельса, подключили полицию и нашли усатого столяра, изготовившего для злосчастного портрета рамку. Сегодня он врезал дверной замок в учреждении на соседней улице, и его так и приволокли со стамеской в руке и огрызком карандаша за ухом. Перепуганные сторож и столяр рассказали, как все произошло, но решительно не могли ответить на вопрос, кем был тот молодой человек, принесший портрет.

— Здесь написано «Шеллен», — прочитал один из экспертов на обратной стороне картона. — Пахнет какой-то плесенью. Такое впечатление, что эта, с позволения сказать, живопись долго хранилась в сыром помещении. Вот тут ее даже мыши погрызли.

— Шеллен — это здешний художник, — пояснил кто-то их местных.

— Разузнайте адрес, — скомандовал Зинталь.

Через несколько минут в сопровождении двух полицейских он пешком (благо было совсем рядом) отправился на площадь Старого рынка. Когда они подходили к подъезду дома, где жили Шеллены, Эйтель, шедший в этот момент с матерью через площадь со стороны универмага «Реннера» (они как раз возвращались с вокзала), заметил их и дернул мать за руку:

— Мам, смотри!

Они остановились. Эсэсовец в черном и двое полицейских в зелено-голубых мундирах полиции правопорядка с минуту постояли у подъезда, потом эсэсовец с одним из полицейских вошел внутрь, а второй остался стоять на тротуаре.

— Это к нам, — констатировал Эйтель. — Больше не к кому.

— Боже, когда это кончится! — запричитала фрау Шеллен. — Что им еще нужно? Они же обещали.

— Давай подождем.

Минут через десять эсэсовец с полицейским вышел, нервно потоптался возле дверей, посмотрел на часы, затем махнул рукой, и все трое быстро пошли по переулку в сторону Крестовой церкви. Когда они скрылись за поворотом, Эйтель схватил мать за руку и потащил к дому.

В квартире он бросился к комоду и отыскал в нем красный флаг со свастикой, тот, что фрау Шеллен сшила в «период борьбы» в пику своему мужу. Прямо напротив входной двери Эйтель кнопками приколол флаг в простенке между дверьми, ведущими в гостиную и в спальню родителей (как делал это уже однажды). Из гостиной он притащил небольшую тумбочку и приставил ее к стене под флагом. Затем он бросился в свою с Алексом комнату, снял со стены паспарту с пикирующим трипланом Красного барона и побежал с ним в мастерскую отца. Порывшись в кипе художественных журналов, он отыскал в «Германии» цветной портрет Гитлера и схватился за ножницы. Вскоре на тумбочке под вертикально приколотым флагом стоял портрет фюрера и маленький цветочный горшочек с россыпью нежно-розовых азалий.

Когда спустя полтора часа в дверь позвонили, Эйтель встретил гостей — это были Зинталь с полицейскими, а также супружеская пара — соседи, проживавшие этажом ниже.

— Квартира Николаса Шеллена? — спросил эсэсовец.

— Да. Но папы нет.

— Где же он?

— Папа уехал в позапрошлую пятницу, — грустно произнес мальчик.

— В позапрошлую пятницу? — удивился Зинталь. — И с тех пор не возвращался?

— Нет, — Эйтель всхлипнул. — Они с мамой поругались, и я думаю, что папа уже никогда не вернется.

— Вот как!

Вошедшие уставились на флаг, портрет Гитлера и горшочек с цветами. Им стало неловко, ведь в их собственных домах не было столь любовно оформленных «уголков фюрера».

Эсэсовец взъерошил Эйтелю волосы:

— Ну-ну, куда же уехал твой папа?

— В Англию.

— Как в Англию? Он что же, эмигрировал?

Эйтель молча кивнул и опустил голову:

— Они часто ругались, особенно когда были выборы канцлера или в рейхстаг.

Соседи, которые, по счастью, не видали возвращения Николаса из тюрьмы, так как последние два дня уезжали за город, подтвердили, что фрау Вильгельмина расходилась со своим супругом в политических взглядах.

— А где твоя мама? — спросил Зинталь.

— Она в спальне. Мама плохо себя чувствует, господин офицер.

— Хорошо, мы не станем беспокоить твою маму, но ты разрешишь нам осмотреть комнату твоего отца?