Победителей судят потомки

Проще и легче запереть их в гетто и поставить начальниками своих же. Налоги в казну, взятка в карман. Разбираться в мелочах не надо. Вдруг и сразу бюрократия не появляется. Мне пришлось ее создавать почти тридцать лет. И первые годочков триста и в западных, и в прочих губерниях будет масса проблем и злоупотреблений. Можно подумать, их в моей реальности не существовало. Правовое государство исключительно в идеале существует. Воображаемом.

Многим не понравились ни дополнительные сборы, ни казенные школы с общеобразовательными предметами и уж тем более забривание в солдаты. Евреи очень настороженно относились к любым попыткам властей так или иначе менять их образ жизни. Новые веяния вызвали боязнь ереси, которую, как были убеждены еврейские мудрецы, принесут перемены. Еще по зажиточной прослойке ударили.

Винная монополия, автоматически распространенная на присоединенные земли, значительно сократила количество откупщиков и шинкарей. Среди прочих злостных мер обязал их взять фамилии, каковых ранее, до царской власти, не было. Очень удобно в дальнейшем идентифицировать и отслеживать уклоняющихся от переписи, налогов и разного прочего важного для государства.

Я недовольным официально указал в сторону Польши и прочих Германий. Не нравится — вали за границу. Там знания русского языка не требуют, в выборах местного самоуправления не участвуешь. Утерлись. В реальной жизни все происходило наоборот. Сюда шли. Приписывание к сословиям с получением всех соответствующих прав, при наличии на первых порах в городах Магдебургского права, запрещающего вступать в ремесленные цеха, немалое улучшение положения. Как и возможность войти в купечество. А там и пойдет врастание в гражданскую, экономическую и культурную жизнь страны.

Мне нужна тихая и спокойная ассимиляция. Когда давишь, получается обратная реакция. Если ничего не менять, выйдут природные русские иудейской веры. Не сразу, лет через сто. К середине девятнадцатого века мы имеем помимо кучи крестившихся достаточно большую еврейскую прослойку без особой религиозности по всей России. Непременно станет популярна расовая теория в будущем. Она замечательно заточена как инструмент недобросовестной конкуренции. Без нее будет сложнее бороться с русскоязычным и православным Рабиновичем. Но это дело далеких веков. А мне получать выгоду здесь и сейчас.

— Мы давно знакомы, и я в курсе вашей нелюбви к пустословиям, — заявил Гейслер. — Очень быстро переходите к делу, оставляя в стороне поклоны…

Есть такое. Терпения за все десятилетия не набрался медленно и вальяжно выступать и беседовать. Как не приучился прежде, чем заводить о нужном, долго расспрашивать о болезнях родственников, урожае, поголовье скота и прибывшем недавно ко двору новом скульпторе или певце. Сначала не особо требовалось в роли воспитателя, затем было абсолютно не важно в полку, и наконец я смог себе позволить плевать на чужое мнение, взлетев в должности к самому трону.

— …вы единственный из известных мне людей, кто абсолютно не имеет предубеждений против людей другой веры и происхождения.

Ничего удивительного при моем воспитании и дальнейшем окружении. Мои учителя отличались многообразием языков, веры и национальностей. Немцы, русские, шведы, калмыки, украинцы, французы да много кто еще. Странно было бы зацикливаться на их предрассудках. По мне, образование ума не добавляет. Оно дает знания, и не больше.

— Человек остается человеком, — сказал я, — на каком бы языке он ни говорил и молился. Мне нет дела, снимает он шапку в священном месте, напротив, натягивает или поворачивается в определенном направлении. У каждого народа находятся люди предосудительного поведения, но они не могут нанести бесчестья на целую нацию. Я сужу людей по их поступкам и по старой заповеди: не делай другому то, что не хочешь получить в ответ.

— Счастлив народ, — патетически вскричал он, — родивший такого сына!

Так хорошо начал и не удержался. Слишком долго я находился наверху, чтобы всерьез принимать любые комплименты и восхваления.

— Не уверен, — сказал он тоном ниже, видимо сообразив о неудачном впечатлении, — что без ваших действий ее императорское величество отнеслись бы столь благосклонно к нашим проблемам. Без вашей протекции было бы у нас много гзейрес, то есть напастей.

Этого уже никогда не узнать. Но среагировала Анна на мои действия похвалой и манифест не под диктовку писала. Стоило принять меры к равноправию евреев, и местное христианское население начало протестовать. Причем иногда вплоть до разбитых голов. У меня еще польские инсургенты по лесам бегают, а тут практически мятеж. Ну и подавил с показательной жестокостью. А Анна провозгласила: «Когда еврейского закона люди вошли уже на основании указов Ее Величества в состояние равное с другими, то и надлежит при всяком случае соблюдать правило, Ее Величеством установленное, что всяк по званию и состоянию своему долженствует пользоваться выгодами и правами без различия закона и народа».

— Мы после того Kaiser treu стали, — в очередной раз сбиваясь на немецкий, сказал он.