Победное отчаянье. Собрание сочинений [4]

Иногда герой Щеголева пытается найти спасение в любви, надеется, что лирическая героиня («мой ангел») способна побороть его дьявольскую природу:

Люби меня всей чистотой,

Которой я стыжусь,

Люби меня любовью той,

Которой я боюсь.

<…>

Я новым ликом обернусь,

И, став самим собой,

Свободно солнцу улыбнусь,

Что встанет надо мной.

(«Люби меня всей чистотой.»; курсив мой. – А.З.)

Он любит принимать разные облики, например – истинного змея-искусителя, обуреваемого темными страстями и преступными желаниями. Не смущаясь, такой герой признается: «недаром / Тяжелый мой жаден взгляд», в нем – «жестокий желтый огонь». В отношении юной героини он испытывает «страшное чувство», затевает « темное дело». Даже жесты его – эротизированные и одновременно отвратительные – создают тероморфные аллюзии на чудовищ:

…Прерывисто, злобно дыша,

Над нею в танце

Ползучем склоняюсь я:

- Моя, моя, несмотря ни на что, – моя!

(«На балу»; курсив мой. – А.З.)

С годами сквозь густую мглу демонических страстей всё чаще проступает лицо неуверенного в себе, «ветрового», «порывистого» мальчишки. В таких стихах нет места ритмической виртуозности, лирическим героем владеет непосредственное чувство, о котором говорится просто и откровенно (например, «Кошка»). Поэтому не сами по себе «формальные» признаки, а прорывающаяся сквозь них пронзительность интонаций делает лирику «ветрового, недоверчивого» [76] Щеголева причастной к настоящей поэзии. Умение с первой фразы захватить читателя, погрузить его в мир собственных переживаний и заставить принять их за свои дается далеко не каждому поэту.

Лирическое творчество Щеголева становится наглядной художественной реализацией той поэтической категории, которую вывел Ю. Н. Тынянов в связи с лирикой А. Блока, назвав ее «лирический герой» [77] . На протяжении всего творчества Щеголева до последних стихотворений этот герой биографически неотделим от самого автора. Мы можем прослеживать поступательное развитие этого авторского «двойника» – от юношеской поры, «когда мы любили и нежность в любви прозревали», до разочарованной старости, где он уже «постаревший, угрюмый, / Тих, сутул, как сова». Этому герою, с полнотой вобравшему лермонтовский душевный надлом, присуще и блоковское стремление к «вочеловечению».

Неудивительно, что такой сложный и многогранный «вслушивающийся» поэт вместе с Николаем Петерецем становится во главе «чураевского переворота». Чураевские события 1932 г. Ю.В. Крузенштерн-Петерец представляет как настоящую «революцию», борьбу двух поколений поэтов. Идеологом прогрессивного литературного движения в этом контексте выступает Петерец: «Между тем в Харбине, уже занятом японцами, находившемся в преддверии японо-фашистского террора, Чураевка развивала серьезную работу. Работе этой не помешал, а наоборот, способствовал устроенный группой молодежи переворот. Во главе этой группы стояли Николай Петерец и Николай Щеголев, считавшие, что для роста поэтов недостаточно одних открытых вечеров с аплодисментами дружественно настроенной публики, и что необходимы серьезные студийные занятия. Было много споров и относительно направления. Почему именно – Чураевка? Сибиряками молодые поэты себя совсем не чувствовали, имя Гребенщикова их вовсе не влекло. Но за кем же идти? За футуристами? За символистами? За акмеистами? Во всем этом заплеталось слишком многое – Маяковский с его большевизмом, Блок с его вопросами, никогда не разрешенными, либо задушенными смертью, – выбор языка – у кого учиться – у “московской просвирни” или у “блистательного Санкт-Петербурга”? В конце концов, остановились на Петербурге и на акмеистах – поэзия для поэзии, строгая школа, мужественное стремление к “акмэ”, пусть недосягаемому, – всё равно, чем труднее, тем лучше. Так в Чураевке создалась литературная студия “Цех поэтов ”, с Гумилевым – духовным вождем и императором, управлявшим, из-за гроба, крошечной монархией внутри либеральной республики [курсив мой. – А.З.] » [78] .

Этим воспоминаниям вторит В. Перелешин: «Большой переполох вызвало создание Петерецем параллельной “Чураевке” организации – Круга поэтов, которая собиралась там в те же часы, что и “Чураевка”, но имела другое руководство. В этот момент “Чураевка” окончательно вырвалась из-под благосклонной опеки Ачаира, фактического основателя, устроившего для нее приют в помещении ХСМЛ и всячески ей помогавшего» [79] .