Победы, которых не было

«Отряд Дыбенко был переполнен подозрительными „братишками“ и не внушал мне доверия: достаточно было глянуть на эту матросскую вольницу с нашитыми на широченные клеши перламутровыми пуговичками, с разухабистыми манерами, чтобы понять, что они драться с регулярными немецкими частями не смогут. И уж никак нельзя было предположить, что такая „братва“ будет выполнять приказы… Мои опасения оправдались… Вместо борьбы с немцами разложившиеся матросы занялись раздобытой в пути бочкой со спиртом»[144].

Такой вот получился «массовый подъем».

Аналогичную оценку можно встретить и в воспоминаниях (также написанных по горячим следам) не менее авторитетного революционера-большевика В. А. Антонова-Овсеенко:

«И немцы легко преодолевали наше нестойкое сопротивление. Сводные отряды в значительной части оказались недееспособны, дали большой процент дезертирства, ослушания. Отряды Красной гвардии обнаружили, в общем, слабую выносливость, плохую маневренность и боеспособность»[145]

.

И уж чтобы совсем не оставалось сомнений в том, как обстояли дела на только что открывшемся новом фронте в суровой реальности, можно процитировать еще одного компетентного эксперта — В. И. Ленина. Вот слова из его «Политического отчета Центрального комитета 7 марта 1918 года»:

«Мы предполагали, что Петроград будет потерян нами в несколько дней, когда подходящие к нам немецкие войска находились на расстоянии нескольких переходов от него… когда получился неслыханный хаос, паника, заставившая войска добежать до Гатчины… Вот, что мы переживали. Вот та реальная история одиннадцатидневной войны»[146]

.

Комментарии, думаю, излишни. Откровеннее не скажешь. В том же убеждает и хронология событий — 21 февраля немцы заняли Ревель, 24-го Псков, 3 марта Нарву.

Издание декрета «Социалистическое отечество в опасности!» явилось своего рода актом отчаяния. На этот призыв мало кто откликнулся. Поэтому вскоре новой власти пришлось вводить принудительную мобилизацию в Красную Армию. Однако мало-мальски серьезную силу большевистские войска стали представлять собой только к концу осени 1918 года[147]

.

Но кто же тогда остановил немцев? Да никто! Сами остановились, когда сочли нужным. Вернее, когда советское правительство согласилось на все условия их ультиматума, предъявленного, кстати, именно 23 февраля[148]. Согласно его статьям, от России отторгались Польша, Литва, Белоруссия, Латвия, Эстония, Финляндия, Украина, Закавказье. Страна обязывалась провести полную демобилизацию армии и флота, выплатить разорительную контрибуцию в шесть миллиардов марок золотом и предоставить Германии громадные односторонние торгово-экономические льготы[149].

Это и был тот самый «похабный» — по известному определению Ленина — мир, который вошел в историю под названием «Брестский». Таким образом, если следовать исторической правде, то 23 февраля 1918 года произошло не рождение «новой российской армии», а окончательное военное поражение России в Первой мировой войне, превратившее ее на время в полуколониальный придаток иностранной державы. Впрочем, даже этот кабальный договор Германия нарушала, когда хотела. Свидетели тому — оккупированные в мае донские казачьи области и Крым, а также частью захваченный, а частью потопленный Черноморский флот. И это при том, что к концу весны на Востоке оставалось всего 29 дивизий ландвера[150].