Побег из лагеря смерти

Но решение Шина оставлять в тайне все, что ему рассказывал Пак, было продиктовано вовсе не внезапным прозрением относительно того, что такое хорошо и что такое плохо. Оглядываясь назад, Шин считает, что принял это решение из эгоизма. Заложив Пака, он смог бы получить лишнюю порцию капусты. Может, его даже повысили бы до бригадира и дали особое разрешение насиловать фабричных женщин... Но рассказы Пака были для него гораздо ценнее. Они стали чем-то вроде обязательных адреналиновых инъекций, помогающих ему изменить свои представления о мире и набраться сил для осуществления своих мечтаний. Он искренне верил, что без этих историй просто сойдет с ума.

Отчитываясь перед директором, Шин начал врать: мол, Паку, судя по всему, просто нечего рассказать! — и это вранье принесло ему чудесное ощущение свободы.

Десятью годами раньше, в подземной тюрьме, Дядюшка не побоялся рассказать ему о том, что едят за пределами лагеря. Однако он никогда не заговаривал ни о себе, ни о политике. Он вел себя очень осторожно. Он догадался, что Шин был доносчиком, и не доверял ему. Шина это даже не обижало, потому что он считал такое поведение нормой. Доверься кому-нибудь, и тебя скорее расстреляют.

Но, сблизившись с Шином, Пак забыл об осторожности. Судя по всему, поверив, что Шин настолько же безобиден, насколько наивен, Пак рассказал ему историю своей жизни.

Он вылетел с поста главного тренера пхеньянского центра тхэквондо в 2002 году, повздорив с партийным аппаратчиком среднего звена, а тот сразу после ссоры настрочил на него кляузу куда надо. Лишившись работы, Пак, взяв с собой жену, отправился на север. Там они нелегально перешли границу и полтора года прожили в Китае в доме его дяди, надеясь вернуться в Пхеньян за своим ребенком, который все это время жил у родителей Пака.

В Китае Пак каждый день слушал южнокорейские радиостанции. Особенно внимательно он следил за репортажами о судьбе Хван Чжан Ёпа, одного из создателей идеологической системы Северной Кореи. Ушедший в 1997 году на Юг Хван был самым высокопоставленным перебежчиком с Севера за всю историю двух государств и немедленно стал в Сеуле знаменитостью.

Пока они наматывали круги по цехам швейной фабрики, Пак объяснил Шину, что Хван критиковал Ким Чен Ира за то, что он превратил Северную Корею в насквозь коррумпированное феодальное государство. (В 2010 году Ким Чен Ир предпринял попытку ликвидировать Хвана, отправив на Юг группу секретных агентов. Однако заговор был раскрыт, агентов арестовали в Сеуле, а 87-летний Хван в том же году умер своей смертью.)

Летом 2003 года Пак с женой и новорожденным сыном вернулись из Китая в КНДР. Он хотел успеть в Пхеньян к августу, чтобы принять участие в выборах Верховного народного собрания. Выборы в Северной Корее — ритуал, лишенный всякого практического смысла. Кандидаты назначаются Трудовой партией Кореи и баллотируются на безальтернативной основе. Однако Пак опасался, что его неучастие в выборах будет замечено, его объявят предателем Родины и отправят всех его родных в трудовые лагеря. По закону выборы в Северной Корее — дело добровольное, но правительство ведет тщательный учет всех, кто на них не придет.

На границе Пака с семьей задержали пограничники. Не слушая никаких объяснений, его обвинили в том, что он принял христианство и стал шпионом южнокорейских спецслужб. После серии допросов Пака с женой отправили в Лагерь 14. Осенью 2004 года Пак получил назначение на текстильную фабрику.

В момент знакомства с Шином Пак страшно злился на себя за решение вернуться в КНДР. Он не раз повторял Шину, что уже поплатился за свою глупость свободой, а теперь еще вот-вот потеряет и жену. Его супруга требовала развода. Она выросла в семье с большими связями, рассказал Пак, и теперь пыталась убедить охрану, что даже не подозревала, что муж окажется преступником.

Пак злился на режим, на свою жену и собственную глупость, но... вел себя предельно достойно... даже во время еды.

Шина это изумляло. Когда приходило время есть, лагерники превращались в обезумевших животных. Пак, даже чувствуя сильный голод, сохранял благоразумие. Если Шину удавалось наловить крыс, Пак уговаривал его не набрасываться на них сразу. Он не позволял Шину есть до тех пор, пока их не удавалось хорошенько прожарить на лопате.

Кроме того, время от времени Пак поражал своим блаженным легкомыслием. Взять, например, пение. Как-то раз в ночную смену Пак напугал Шина, внезапно начав петь.

— Эй! Вы что, с ума сошли, что это вы такое делаете? — спросил Шин, боясь, что шум услышит бригадир.

— Пою, — ответил Пак.

— Прекратите сейчас же! — приказал ему Шин.

Сам Шин никогда не пел песен. Вообще его знакомство с музыкой ограничивалось военными маршами, гремевшими из рупоров грузовиков, на которых охранники объезжали поля. По разумению Шина, пение было занятием противоестественным и безумно рискованным.

— А ты не хочешь со мной попеть? — спросил Пак.

Шин отчаянно замотал головой и замахал руками,

пытаясь заставить Пака замолчать.

— Да кто меня услышит в такой поздний час? — сказал Пак. — Подпой мне хоть разочек.