Побеждая — оглянись

И тогда же были сломлены готы. Гунны, оглашая развалины криками торжества, ворвались во двор Каменных Палат. И теперь сам Баламбер объезжал полуразрушенные залы, отыскивая кёнинга Германариха. А отыскав, спешился гуннский князь, шлем снял, сказал:

— Кончено с Гетикой! След гусиных стай, что я вижу в небе, влечёт дальше. Горе Валенту!

Воскликнули гунны:

— Валенту — смерть!..

САГА О РИКСИЧЕ ВЛАХЕ

тро было серым и холодным. С ночи насыпал снег. В то утро не слышно было вечного звона, и череда праздников прервалась. Путь свой продолжал известный век — век волчий. И не было стороны, откуда не слышался бы женский плач. Во фиордах, среди холодных камней, среди множества могильных плит, оплакивала своих последних отпрысков старая Гудрун. Одиноки последние годы её жизни. Старость всегда в тягость. Одинокая старость — горе горькое. Это плач, это безумие, это тяжкий сон с ещё более тяжким пробуждением. В просторах антских свейская кунигунда слёзы льёт. Стонет Гудвейг, имена сыновей называет, за имя Влаха-риксича молит богов. Гуннские матери, гуннские красавицы навек потеряли сыновей и мужей. Несколько поколений на запад ушли, одни дети остались, да и те вослед отцам глядят. На берегах Понт-моря готские девы плачут. И ромейские девы проклинают в слезах победы везеготов... Лишь на полях Лангобардии тихо. Здесь некому плакать: от края до края безжизненная пустынь разлеглась.

В то утро Влах-риксич уже не привставал в стременах, высматривая Гетику. Гетика была под копытом. Гетика замёрзла, и антские кони топтали её снег.

Звона не было, был гул. Антское войско и днём и ночью, почти без отдыха, шло вдоль берегов Данпа. Оттого волны реки, отяжелённые снегом, повернули вспять, пошли от берегов к стремнине и столкнулись там.

Далеко впереди русло реки сливалось с серым небом. И видели анты, что между рекой и свинцовыми снеговыми тучами пролегла чёрная подвижная грань. Она всё ширилась и перемещалась на правый берег, двигалась к западу. Та грань всё явственней обретала очертания бесчисленных конниц, чей тесный живой поток перегородил и взбурлил вольное течение Данпа.

Заволновались анты, съехались ближе к риксичу.

Влах сказал:

— За Данапр уходит гот, бегством спасается. Не рано ли?

Подстегнули лошадей, щиты подняли, опустили копья. Так, изготовившись к бою, быстро покрывали остаток пути, уже различали доспехи на телах врагов.

Чужие всадники при виде приближающейся конницы прекратили переправу, повернулись к антам.

Яротур-сотник крикнул Влаху:

— Это не гот!

— Это гунн! — ответил риксич и коротким взмахом щита остановил своё войско.

Скрипел снег, звякали уздечки, нарочитые переговаривались за спиной. Несколько гуннских всадников приближались к антам. И Влах-риксич с Яротуром выехал гуннам навстречу.

В чистом заснеженном поле сошлись.

Так Влах впервые увидел Баламбера. То был гунн-исполин. Длинноволос, бородат, узколиц. Скорее не на гунна, а на гота похож. И глаза не раскосы, тонок нос, благородна осанка. Кожа смугла. Рядом с ним — Мерлик-князь. Строен, юн, кость в предплечье тонка, бёдра узки, перетянуты поясом широким.

Возле них красавица-дева была на вороной кобылице. И сама будто воронена — волосы с синим отливом, глаза черны. Высокомерна, горделива; меньше всех значит, но выше всех глядит.

Сказал гуннский исполин-князь:

— Я Баламбер! Кто ты, что осмелился привести своё воинство в мои новые земли? Едва людей моих не зашиб — так торопился.

— Я — риксич Влах! Тебя едва не зашиб — издали за гота принял. Скажи, где гот?

Усмехнулся Баламбер:

— Молод ты и в речах скор. Ко мне, властелину, не почтителен. Головы предо мной не склонил, не задобрил подарками, не предложил угощения и развлечений.

Ответил Влах:

— Голову перед тобой пусть склоняет тобой побеждённый. Пусть задаривает даров ищущий. А для угощений и развлечений время не пришло. Уйди с дороги! Мне нужен гот.

Видя гнев Баламбера, Вадамерка не дала ему сказать, опередила со словами:

— Красив ты, Влах-кёнинг! И с малым войском перед гунном бесстрашен. И, конечно же, достоин отмщения Бош. Но поздно ты пришёл: Германарих вместе со свитою погребён под развалинами, а Гуннимунд-сын в ромейскую Паннонию бежал. Некому тебе в Гетике мстить. Возвращайся домой, Влах.

Совладал с собой Баламбер, похвалил:

— Мне нравится, ант, твоё войско. С ним можно на Валента идти. Пойдёшь ли со мной?

— У нас разные дороги, гунн! — ответил риксич и вернулся к нарочитым. — Идём на Паннонию!

Между тем Вадамерка сказала Баламберу:

— Ты грязный гунн, а я — твоя жена.

— В моём народе говорят: змея не ведает своих изгибов, а шею верблюда называет кривой. Тот мудрец, который это первый сказал, будто на тебя глядел, Вадамерка, — так ответил князь, а потом вдруг вспылил: — Готская гордячка!.. — и хлестнул Вадамерку плетью поперёк спины.

Отвернулся Мерлик.

Засмеялась Вадамерка:

— О! Баламбер!.. Ты больше этого не позволяй себе. Знай, в обычае у готских дев ядом травить мужей неразумных. А идти мне некуда и терять уже нечего.