Побежденный

Решив бороться со своей все нарастающей неугомонностью, он стал художником-футуристом, и его картины по сей день продолжали висеть во многих американских домах. Он запрашивал за них непомерную цену, что говорило об их неоспоримых достоинствах, ходили даже слухи, что на рынке появились поддельные полотна Сарата, но на самом деле все их, и поддельные, и подлинные, писал он сам. Вскоре ему наскучила эта vie d'artiste[77]

, потому что была очень легкой. Возможно, какие-то бедняги с подлинным талантом дрожали в парижских мансардах от холода, торговцы стервятниками вились вокруг них, с нетерпением дожидаясь их смерти, а он преуспевал лишь благодаря артистичности своего жульничества, полузакрытым глазам и порывистым светским манерам, которые пленяли богатых дам и побуждали украшать свои современные дома его картинами.

Совесть вновь заставила его бросить свое дело, и он ненадолго ушел в таинственный мир фотографии. Там успех его оказался еще более блестящим, поскольку он в ней почти ничего не смыслил и потому стал одним из пионеров школы расплывчатости, обычно ее приписывали мягкому освещению, но в случае с Валь ди Саратом расплывчатость была следствием серии элементарных и непростительных ошибок. Множество старых дам получили свои портреты, сделанные с уничтожавшей следы времени нечеткостью.

Хотя изображения неизменно походили на размоченные в молоке булочки, дамы были очень довольны и распространили убеждение, что этот человек возвел фотографию на уровень искусства.

Для спасения от своей сокрушающей душу удачливости Валь ди Сарат решил уехать на Восток, обитель покоя и глубоких размышлений. Однако вместо цивилизации нефрита, гонгов и таинственной мудрости нашел там войну и западное влияние, атмосферу дрянного приключенческого фильма. Став виновником беременности одной чувствительной белоэмигрантки, он бегло проштудировал медицину и вскоре стал, хоть и неофициально, специалистом по контролю за рождаемостью и его неожиданным побочным продуктам. Об этом периоде своей жизни он предпочитал умалчивать. То было время непрерывной уступки искушениям, присущим его натуре. Он причинил много несчастий своими случайными любовными связями, напивался в поисках недолгого забвения, делал все, что только можно ожидать от жалующегося на судьбу красивого, беспокойного мужчины, знающего, как возбудить женский интерес. Возможно, пришло теперь ему в голову, он был тогда просто-напросто микрокосмом некоего мира, охваченного гнусным недугом, частицей той болезни, которой скоро предстояло вспыхнуть страданиями и горячкой войны. Нет, никакого сомнения в пользу ответной стороны он не заслуживал. Люди не живут сами по себе. Они живут в контакте с другими людьми. В контакте с шанхайскими иностранцами он жил негодяем.

Весть о войне он воспринял с облегчением и уехал, чтобы действовать, как подобает патриоту. Теперь он герой. Над ландшафтом сгущались сумерки, и Валь ди Сарат включил фары машины. Стрелка освещенного спидометра приближалась к цифре 120. Чего ради он так быстро гонит?

Он участвует в преследовании, вроде тех, какие видел в кино. Скоро будет во Флоренции, там не исключены острые положения, даже стрельба. Валь ди Сарат провел рукой по лежавшему сбоку портфелю. Ощутил выпуклость, образованную маленьким вороненым пистолетом «беретта». Обычно он возил с собой только зубную щетку, пижаму и фуражку Винтершильда, своего рода талисман. Попытался припомнить, что натворил этот чертов немец. Уничтожил деревню, прошел по ней с автоматом у бедра, поливая пулями все, что двигалось, затем поджег церковь. Ужас, равнодушно сказал себе Валь ди Сарат. Это было Давно. Не так уж и давно, собственно говоря, но представлялось эпизодом из сновидения, из предшествующего существования, может быть, вычитанным в какой-то книге. Ясно не вспоминалось ничего. Может, следовало вести дневник, заносить туда впечатления. Но сохранили бы они свою свежесть?