Почему ненавидят Сталина? Враги России против Вождя

Я уехал в отпуск, предварительно дав от имени центра правых согласие на созыв совещания из периферийных работников контрреволюционной организации правых. Инициатива созыва коего принадлежала… А. Слепкову [56], летом 1932 года приехавшему из Самары в Москву… Эта конференция и состоялась в конце лета 1932 года в мое отсутствие, причем связь ее с центром правых поддерживалась через М.П.Томского, который был связан со Слепковым и другими через посредство одного из ближайших друзей А. Слепкова Жирова, работавшего в ОГИЗе, во главе которого работал Томский.

За это же время была обсуждена на совещании у Томского, где присутствовали… сам Томский, Рыков, Угланов и, кажется, В.Шмидт, рютинская платформа, как платформа всей контрреволюционной организации правых в целом. Здесь она получила… свою официальную санкцию от имени руководства правых. Центр утвердил также и решения конференции, где, помимо докладов с мест и информации, обсуждалась и рютинская платформа со всеми ее выводами, а именно, курсом на «дворцовый переворот», террор и блок с троцкистско-зиновьевской организацией. <…>

Здесь уместно остановиться более подробно на некоторых вопросах, связанных с конференцией. Прежде всего, идея «дворцового переворота». Эта мысль всплывала и много раньше, сперва со стороны Томского, который был связан с Енукидзе и, очевидно, натыкался на мысль о возможности использовать служебное положение этого лица, в руках которого сосредотачивалась охрана Кремля, в том числе и школа курсантов ЦИКа. <…>

На первых порах эта идея носила скорее теоретический характер. <…> Однако, логика борьбы, закрытие путей для легального получения большинства в партии, полное поражение в открытой борьбе, переход к двурушнической тактике и нелегальным методам борьбы сделали свое дело, и эта идея получила уже серьезный смысл. Связь Томского с Енукидзе и связь Рыкова с Ягодой, о чем речь была выше, послужили практической основой для соответствующих практических выводов.

Томский рассказал мне однажды, уже после моего приезда, что Енукидзе согласен на то, чтобы возглавить этот переворот, что Ягода тоже принимает в этом участие и что Енукидзе завербовал для этого дела и коменданта Кремля, Петерсона, который был раньше, как известно, начальником т. н. поезда Троцкого. Так созрел план государственного переворота.

Первоначальные попытки установления блока с другими контрреволюционными организациями (зиновьевцами и троцкистами) не прекращались. Из информационных сообщений периферийных работников контрреволюционной организации правых я, равно как и другие члены центра, знал, что на местах есть большая тяга к установлению контакта между правыми, троцкистами и зиновьевцами. Это рассказывал Слепков о Самаре, Марецкий – о Ленинграде, это рассказывал Айхенвальд о Москве и т. д., причем… речь шла, главным образом, о молодежи. <…>

Таким образом, поиски союзников со стороны правых на местах послужили до известной степени новой базой для поисков верхушечных контактов и соглашений. При этих соглашениях, связях и контактах на местах тогда почти выявлялась та тенденция, что зиновьевцы, и в особенности троцкисты, ориентировались на террор и видели в нем альфу и омегу тактики. Тогда как участники правой контрреволюционной организации, признавая террор как метод борьбы с партией, центр тяжести все же видели в массовых действиях (крестьянские восстания), в серьезных политических выступлениях».

Итак, «идея же государственного переворота», по словам Бухарина, в 1932 году «обсуждалась в центре организации и в близких к нему кругах». Правда, он утверждал, что, явившись стимулом «для верхушечного соглашения», она не вылилась в форму «какого-либо единого и однократного формального акта», а обсуждалась в разговорах «между представителями различных контрреволюционных группировок».

Бухарин пояснял: «Я разговаривал с Пятаковым, Томский и Рыков с Сокольниковым и Каменевым. С Пятаковым у меня происходил разговор в НКТП (примерно летом 1932 г.). Он начался обменом мнений по поводу общего положения в стране. Пятаков сообщил мне о своей встрече в Берлине с Седовым, о том, что Троцкий настаивает на переходе к террористическим методам борьбы против сталинского руководства и о необходимости консолидации всех антисоветских сил в борьбе за свержение «сталинской бюрократии».

Я говорил Пятакову, что консолидация вещь хорошая, но нужна общая основа для такого объединения. Пятаков «напирал» на террор, я весьма скептически относился к этому методу борьбы, считая его специфическим порождением троцкистского бешенства и озлобленности при малом политическом разуме. Но, в общем и целом, мы сошлись на необходимости координации действий, полагая, что разногласия так или иначе изживутся в ходе совместной борьбы и при сближении «старых кадров».